— Что же, ты не можешь винить нас в том, что изгадил свою жизнь. — Потрясенный собственными словами, Клифф поспешил отступить. — Я извиняюсь, пап. Я извиняюсь. Я не это имел в виду.
Гарт почувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Его дети никогда так с ним не разговаривали. Стефания не позволила бы этого. Стефания держала их в руках. А теперь все пошло наперекосяк. Все распалось без притягательного центра. Он начал было что-то говорить, но бросил на полуслове. Он оттолкнул свой стул, ему захотелось выпить.
— Папа?
— Да, Клифф.
— Ты любишь маму?
В наступившей тишине были слышны тиканье электрических часов и гудение холодильника.
— Знаешь, — сказал Гарт, — когда мы поженились, твоя мама была такой красивой, что все просто глазели на нее, они считали меня самым везучим парнем на свете. А когда мы переехали сюда и родился ты…
— Почему ты не хочешь отвечать? — закричал Клифф. — Мы ее любим, как получилось, что ты ее не любишь? Она тоже любит тебя. Что с тобой не так? А, муть. — Он потер глаза. — Я, кажется, не хочу говорить об этом. Я собираюсь написать маме письмо. Наверное, тебе это тоже не понравится?
«Мы собираемся отрезать ее от нашей жизни, — подумал Гарт. — Это означает — не поддерживать никакой связи». Он постарался, чтобы его голос звучал ровно:
— Может быть, нам следует предоставить ее самой себе? Дать ей какое-то время, не вступая с ней в контакт. Может быть, она хочет именно этого?
— Откуда ты знаешь? Тебе все равно, что она хочет. В любом случае ты говорил мне, что ученые не должны принимать решений, пока не соберут так много фактов, как только смогут. Разве не надо, чтобы у мамы тоже было больше фактов?
— Каких фактов?
— Что мы ее любим, — укоризненно проговорил Клифф. — Хотим, чтобы она вернулась. И если она, — добавил он пришедшую ему неожиданно блестящую идею, — если она не вернется, мы поедем в Лондон и привезем ее.
Раздавленный между собственным гневом и любовью к детям, Гарт пытался ответить ему, но слова не выговаривались.
— Ладно, — произнес Клифф, ободренный молчанием отца, — я не все в этой истории понимаю, но я напишу маме. Пенни и я можем послать наши письма одновременно. Я, может быть, даже на днях ей позвоню. На свои карманные деньги.
— Давай, Клифф, поговорим завтра утром. Ладно?
— Ладно, но мы все равно напишем ей сегодня. Гарт кивнул:
— Я поднимусь попозже к вам, чтобы пожелать спокойной ночи.
«Стерва, — подумал он и повторял это ядовитое слово как удар молотка, когда сидел в одиночестве и наливал себе выпивку. — Посмотри, что натворила с ними. Им было бы лучше, если бы они знали, что ты умерла».
«Кто умерла? — спросил он себя. — И неясно ответил себе: — Не знаю».
На другой день ему в кабинет позвонил Нат:
— Только сейчас услышал, что ты вернулся. Совещание хорошо прошло?
— Я не поехал. Изменилась программа.
— А Стефания? Ее программа тоже изменилась?
— Нет.
— Так что, она сейчас в Лондоне?
— Да.
— Когда она возвращается?
— Она не возвращается.
— Не возвращается? Что это значит?
— Она остается там. Нат, мне не хочется об этом говорить.
— Понимаю. Долорес будет меня расспрашивать.
— Извини меня, но расспросы Долорес — это твоя проблема, а не моя.
— Это, несомненно. У меня на следующей неделе два свободных дня. Мы могли бы поехать на подледный лов.
— Ты эти два свободных дня придумал.
— Ну, и придумал. Но мои пациенты это переживут. Может, проведем немножко времени в глуши и по-новому увидим мир?
— Я не хочу оставлять Пенни и Клиффа.
— На день-два?
— Нат, дай мне привыкнуть к статусу родителя-одиночки.
Наступила пауза.
— Ладно. Тогда как насчет того, чтобы пообедать с нами? Долорес тоже просит об этом.
— Вы приходите сюда. Я приготовлю что-нибудь в микроволновой печке. Знаешь, даже идиот может приготовить вполне приличную еду в микроволновке.
— Долорес предпочтет сама для нас постряпать.
— А я предпочитаю постряпать для нее. Передай ей, я скоро позвоню. И еще, Нат… спасибо.
Дни шли, друзья звонили, спрашивая, когда Стефания будет дома. Этот вопрос задавали в факультетской библиотеке, клубе, даже в бакалейном магазине.
— В Лондоне она, наверное, чувствует себя одинокой, — говорила Линда, приглашая Гарта с детьми на обед. — А я чувствую себя потерянной без нее. Как раз после первого января у нас ожидается распродажа по имениям, и она мне необходима. Она ведь скоро будет дома, правда? В конце концов, скоро Рождество! И всем он отвечал, что не знает.
«Лгун, — ругал он себя по ночам в тишине спальни. — Трус. Поддерживаешь и продолжаешь ложь. Сколько ты еще протянешь? Как ты еще можешь говорить об обмане, когда сам так же виноват, как они?»
Он слышал, как Пенни с Клиффом разговаривали в его комнате, когда писали следующее письмо в Лондон.
«Мы все трое — Стефания, Сабрина и я — запутались в их проклятом обмане, попали в его сети, и чем дальше, тем больше, пока не дошли до точки, где нет никакого выхода, и нельзя прекратить обман, не причиняя боли тем, кого стремишься защитить от него».
И теперь он это понял.
Ночью он лежал в одиночестве на своей кровати с балдахином, в комнате, полной призраков, немного аромата их одежды, звуков их смеха, воспоминаний о женщине, которая стала светом его жизни. Он лежал, не шевелясь у края кровати, стараясь сдерживать себя, потому что каждое движение заставляло томительную дрожь пробегать волнами по его телу, гнать в жилах кровь, пока, забыв свой гнев, он не протягивал безумно руки в темноту, чтобы притянуть к себе ее теплое тело. Он чувствовал ее рядом, всей кожей, слышал свой голос, нашептывающий ей слова любви, ощущал теплое дуновение ее дыхания, когда она отвечала ему снова и снова: «Я люблю тебя».
Но рука его находила пустоту, простыни были холодными, и с криком ярости он отбрасывал одеяло, оставлял постель и, накинув халат, сидел часами у потухших углей камина в гостиной. Он начинал читать и читал, пока не возникало перед ним воспоминание: они вдвоем сидят на этом месте, читают, иногда поднимая глаза и обмениваясь взглядами в тишине, настолько глубокой, что кажется, будто они единственные живые во всем мире. Тогда, больной от одиночества, он закрывал свою книжку и смотрел застывшим взглядом в серое пространство холодного камина, угрюмо размышляя и все больше страшась того, что с ним происходит.