И насчёт тьмы… Можно подумать, что у кого-то во внутренностях газосветные фонари иллюминацию устраивают.
— Твой отец — тебе не отец. Не жди от него помощи, не надейся. Твоя мать — курва. И — стерва. Она, поди, жалобно рассказывала о своей любви к тебе, к единственной, желанной, долгожданной, родненькой… Так? Заманила сюда, в мой город, привела в мою баню. Бросила на съедение «Зверю Лютому». Мало — не подержала, не сама насадила. Тебя. Деточку. Сиротинку беззащитную.
— Она… моя мать.
Оп-па… А девочка крепче, чем кажется.
— Такая матушка — хуже ворога. Восприяв мерзость похоти от брата своего, приумножила и извергла тебя из чрева, нечистотами наполненного. Яблоко от яблони недалеко катится. Вот и ты… подкатилася. От пинка родительницы. Разве любящая мать отдала бы дочь свою единственную за такого как Магог? Разве не исполнила бы всё возможное и невозможное, чтобы спасти тебя от… от такого? — Нет. Ты для неё — отрыжка похоти. Мусор. Выкидыш. Ветошь протирочная. Грязь смердящая. Ибо она знает — кто ты, из чего ты. Если ей будет выгода — она тебя и волкам в лесу скормит, в печи горящие кинет.
Молчит. Не возражает и не соглашается. Ещё раз. «Бульдозером».
— Ты думаешь о ней как о матери, как о защитнице. А она — стерва. Дитя собственное для неё — просто кувалда. Которой удобно бить окружающих. Чтобы добыть себе… платьев дорогих, блестяшек разных. Себе. Не тебе. Она предаст и продаст тебя. Как предала отца и мужа. Не жди от неё защиты.
— Я… я знаю.
Нефига себе! Это меняет моё представление о ролях, об отношениях в этой паре.
— Тогда… Почему же ты согласилась, почему пошла? Соблазнять Воеводу Всеволжского. Она же обманывала тебя!
— Всё равно.
«Что воля, что неволя…». «И жизнь уж нас томит…».
Ломать — ничего не надо. Уже…
Эти люди очень ценят своих предков. И мало — себя. Личность — ничто, род — всё.
С высоты такого аристократизма, шестивековой родословной, можно и ёрничать:
«Но я… Я — мещанин».
Наследственность, «кровь» распространяется на всё. Не только на имущество, но и на положение в обществе, правила поведения, границы допустимости… На саму себя. Ты то, чем были твои предки. «Что было — то и будет. И нет ничего нового под луной». Предки — сволочи, преступники, развратники, изменники — и ты такая же. Стать иной — невозможно. «От осины не родятся апельсины».
Наследственная аристократия, родовая честь… Княжна Суздальская — одна манера поведения, мышления. «Плод греха» — другая.
Но человек-то не изменился! — Изменился. В мелочи, в собственных представлениях о предках своих. Стоило только выбить эту детальку виртуала, чуть изменить её взгляд на происхождение — бессмысленность жизни, готовность к смерти.
«Мелочь» — да. Для меня. Для законченного эгоцентриста. Для «нелюди». Люди — думают как она.
Правда ли это? Или просто слова измученной женщины? «Зануда — человек, которому легче отдаться, чем отказать»?
Проверяем. «Опыт — критерий истины». Включая и опыт с человеками. Без фанатизма и необратимых, но… сурово.
И главное — так «угореть» их или…
«Или» — что?! Какой бы она не была — эта парочка, их просто «пребывание в числе живых» представляет смертельную опасность! Для моего города, для прогресса! Для Родины! Для всего человечества!
И для меня лично…
Хочешь безопасности, Ванюша? — Сдохни их! Логика же! Целесообразность же ж! «Мёртвые сраму не имут». И прочих действий… не совершают.
— Ты знаешь что это?
Я вытащил из кармана небольшую дугообразную железку.
— Это — холопья гривна. Рабский ошейник. Знак твоего униженного состояния. Орудия говорящего. Моего имущества. Приложить к шее. Вот так сдвинуть. До щелчка. Снять — невозможно. Навечно. Хоть в могилу — а с ним.
Кинул на землю между нами.
— Возьми. Надень. Сама. Если хочешь. Это твоя последняя «своя воля». Потом — неволя.
Она несколько неуклюже перевернулась, подползла на четвереньках к куску металла. Несколько мгновений рассматривала. Как будто змею ядовитую. Потом уселась на пятки, извечным женским движением мотнула головой, откидывая рассыпающуюся косу, шмыгнула носом и, приложив ошейник к горлу, сдвинула концы. До щелчка. Посидела, глядя в пол. Вскинула измученные глаза: