— Твои слова, подмастерье Фридрих, удивительны. И — дерзки. Докажи их.
— С готовностью. Моё доказательство будет очевидным, прежде всего, именно для вас, Великий Магистр. Ибо я прошу вас принять в нём участие. Но и все присутствующие смогут убедиться, что истина великого строителя приоткрылась мне. Пусть принесут сюда мой дорожный мешок, таз и ведро тёплой воды. А вас, учитель, прошу занять подобающее вашему высокому положению место.
Магистр снова уселся в своё кресло, Фриц, аккуратно обогнув ковёр с раскрытой могилой, подошёл и опустился на колени перед старцем. Он поместил тощие, в тёплых мягких сапогах с пряжками на лодыжках, ноги Магистра в таз и засыпал их голубовато-сероватой пылью из своего мешка, негромко объясняя присутствующим свои действия:
— Вы видите смесь. Большая часть её — простой речной песок, промытый и просеянный. Однако здесь присутствует вещество, которого не было и у самого Хирама во времена Соломона. Которого вообще не было в подлунном мире до прошлого года. Но сокровенные знания величайшего мастера мира возрастают. Использование этой смеси позволило бы закончить строительство великого храма лет за пять. При многократно меньшем количестве работников. Минутку.
Приподняв край мантии Магистра, Фридрих велел одному из мастеров осторожно подливать тёплую воду, а сам принялся старательно перемешивать образующуюся кашицу пальцами, одновременно осторожно массирую больные ноги старца.
— Это невозможно! Ибо сказал Соломон: не ничего нового в подлунном мире!
— Не странно ли, мастер-проповедник, что вы цитируете врага нашего? Но вы правы. И это тревожно, братья. Мы не ищем новых знаний. Мы лишь пытаемся узнать старое, сокрытое, утраченное. Но ведь даже великий мастер Хирам был довольно ограниченным человеком. Что он видел? Тир, Египет, Иерусалим… А Дамаск, Вавилон, Индия?
Высказанное утверждение звучало как богохульство, как оскорбление памяти величайшего из великих и мудрейшего из мудрых. Стоявший над Фрицом мастер едва не ударил его. Но мастер-проповедник отодвинул несдержанного своим необъятным брюхом и обратился к Фридриху довольно миролюбиво:
— Не бойся, брат мой, гнева человеков. Бойтесь одного всемогущего Творца. — Сказал толстяк спокойно и строго, входя в тон одушевления. — Никто один не может достигнуть до истины, только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений от праотца Адама и до нашего времени воздвигается храм Соломона, который должен быть достойным жилищем великого Бога. Ежели я знаю что-нибудь, ежели я дерзаю, сам ничтожный раб, то только оттого, что я есть составная часть великого целого, что я есмь звено невидимой цепи, начало которой пропадает в небесах. О каком «новом знании» говоришь ты? Оно — предвечно. Как и цель наша. Коя определена была еще до воплощения Сына Божия. Мастера нашего братства были у египтян, халдеев и древних евреев.
Как бы в душе своей ни смеялся Фриц, одновременно досадуя на себя и свою прежнюю веру в сей род масонских суждений, которые ему и прежде доводилось слышать, с упоминанием халдеев и таинств натуры, но с замиранием сердца слушал он напевный голос толстяка и уже не высмеивал его в мыслях своих, а верил тому, что тот говорил. Верил не тем разумным доводам, которые были в речи, давно уже знакомой и, отчасти, набившей оскомину, а верил, как верят дети, интонациям убежденности и сердечности, которые были в этой речи. Он верил тому дрожанию голоса, с которым толстяк выразил сожаление о незнании Фрицом истины, он верил этим блестящим глазам, состарившимся на том же убеждении, он верил тому спокойствию и жизнерадостности, которые светились из всего существа толстяка. Он верил той силе огромного общества людей, связанных веками одной мыслью, которой проповедник был многолетним представителем.
— «Леминги не могут быть неправы. Ибо их много. Так, в восторге от своей правоты, они и топятся», — вспомнились Фрицу мимолётные суждения своего прежнего начальника.
Равномерный голос проповедника убаюкивал. Мечталось уверовать и уснуть. Увы, замазываемая в этот момент пряжка сапога Великого Магистра уколола Фрица в палец. Он отдёрнул руку и глупо пососал палец. А проповедь продолжалась:
— Открыть профану таинство нашего ордена невозможно. Невозможно потому, что знание этой цели достигается только работами, медленно подвигающими истинного каменщика от одной ступени знания к другой, более высокой. Постигнуть все — значит постигнуть всю мудрость, коею обладает братство. Мы давно следили за тобой, несмотря на жалкое твое невежество и мрак, застилающий свет души твоей. Мы учили и растили тебя. Мы послали тебя на восток, в земли дикарей и схизматов. Так мы решили избрать тебя и спасти от самого себя. Что ты есть? — И толстяк начал излагать Фрицу всю его жизнь и его свойства ничего не скрашивающими прямыми и сильными словами. — Ты прошёл многие земли, ты видел десятки тысяч людей. Узнал ли ты об их нуждах, позаботился ли, подумал ли о том, в каком положении находятся их тело и душа, помог ли ты им, в чем состояла твоя прямая и священная обязанность, найти пути для достижения Царства Божия? Осушил ли ты слезы вдов и сирот; любил ли ты сердцем их хоть одну минуту? — Нет. Пользуясь плодами их трудов, ты предоставил их воле своекорыстных и невежественных людей.