Фриц уже совсем собрался прослезиться от неизбывного и безграничного чувства вины, уже и в носу его засвербило, как часто бывает перед приходом искренних и неостановимых слез. Как вдруг вспомнилось ему: «И эти люди запрещают мне ковырять в носу?!».
Скорбно склонив главу свою к коленям Великого Магистра, он продолжил старательно строить из быстро твердеющей кашицы возвышение вокруг сапог старца. Периодически ковыряя в носу для сохранения ясности мышления. Проповедь же над его головой лилась и лилась:
— Общество, отечество твое, дало тебе счастливейшее и высшее положение. Ты — вольный каменщик. Что есть выше в этом мире? Чем ты отплатил за эти блага? Старался ли ты в судах держать сторону правосудия или достигать близости к престолу царя для того, чтобы защищать правду и помогать ближнему? Нет, ты ничего этого не сделал, ты отдался самым ничтожным страстям человеческим. А когда несчастие, твоя болезнь, заставила тебя оставить братьев, когда одиночество твоё в дикой стране показало тебе всю ничтожность твоей жизни, ты обвиняешь не себя, а премудрого Творца.
— Что за хрень? — Удивился Фриц, уловив лишь часть сказанного. — Какое несчастье?! Это ж самая моя большая удача в жизни! Что я заболел, что отстал от артели, что «попал в лапы Зверя Лютого». Иначе бы я не научился, не сделал столь многое… Да я никогда не жил так хорошо, интересно, как в «дикой стране». Замшелые придурки! Знать — не знают. Но врут — как по-писанному.
Чуть скосив глаза, Фриц увидел, что, хотя мастер-проповедник обращается, вроде бы, к нему, но проповедь произносится для остальных, что он для этого потока сентенций — лишь малозначный информационный повод.
— Лучше бы он вместо меня кирпич поставил, — подумалось Фрицу, вспомнившему высказывания «Зверя Лютого»:
— О чём ты думаешь, глядя на кирпич?
— О женщинах.
— Почему??!!
— Я всегда о них думаю.
— Э-эх… Какие там были… красавицы. Да ты, поучатель, никогда в жизни не пробовал такого, чего мне Светана уделывала! И по сю пору мурашки бегают.
И, скрываю довольную улыбку, вызванную приятными воспоминаниями, Фриц снова склонился к сапогам Великого Магистра.
— Почему же мечтания эти не осуществились? — риторически вопросил толстяк, колыхая своим брюхом и обращаясь более всего к третьему магистру. — Я тебе скажу это, отвечая на тот вопрос, который ты мне сделал прежде. Ты сказал, что масонство учит тому же самому, чему учит и христианство. Христианство есть учение, масонство есть сила. Христианство не поддержало бы тебя, брат Фридрих, оно отвернулось бы от тебя с презрением, как скоро бы ты произнес те кощунственные слова, которые ты произнес сейчас при мне. Мы же не признаем различия вероисповеданий, как и не признаем различия наций, сословий; мы считаем всех равно своими братиями, всех тех, которые любят человечество и истину. Христианство не пришло и не могло прийти к тебе на помощь, а мы спасали и спасаем не таких преступников, как ты.
— Чего они мне шьют? Какое такое «преступление»? Неуплату членских взносов? — встревожился Фриц.
Но беглый взгляд в сторону показал, что над его головой магистры обмениваются мнениями по каким-то своим отношениям.
— Мы открываем многое, чего мы не знаем и не можем открыть неофитам. Вот оно, масонство.