Я очень испугалась и Саша, по-моему, тоже. Хотя он старался меня подбодрить по дороге, было видно, что ему здорово не по себе.
Мы тоскливо рассматривали, решётку на тёмном окне, старый пошарпанный стол и несколько стульев.
- Ну-с, господа взломщики, присаживайтесь, - вошёл полицейский с листком бумаги и ручкой в руках и сел за стол напротив нас.
- Мы не взломщики, просто целовались и не заметили, как дворец закрыли. Мы хотели выйти и не смогли, - попыталась объяснить я, кстати, уже не в первый раз.
Саша предпочитал молчать, только личные данные свои сказал. Я же, отвечая на анкетные вопросы, через слово пыталась пояснить ситуацию и просила отпустить нас домой.
Дядечка всё спрашивал и записывал. Долго... Нудно... Смотрел неодобрительно, как на преступников.
И уже не верилось мне, что сегодня я встречала рассвет новой жизни на берегу моря. Неужели моя взрослая жизнь начнётся в тюрьме чужого мира?
- Целовались, значит... И всё? Или трахались в укромном месте, как кролики? - этот вопрос он явно не записывал, и было в нём столько презрения, словно мы что-то мерзкое делали.
- А Вам какое дело? - я даже привстала от возмущения.
- А то, что ты, в отличие от твоего кобелька, ещё несовершеннолетняя! - тон полицейского был жестким.
Я так устала за этот день. Отчаянно хотелось спать. Зачем я вообще разговариваю с этим... Лучше, действительно, как Саша, молчать.
Тут в кабинете появились родители Саши. Их привёл и назвал, когда впускал в кабинет, другой полицейский. Мама Саши смотрела на меня с презрением, скрытой ненавистью и... страхом...
- Девочка несовершеннолетняя, а Вашему сыну есть восемнадцать... - мой сонный мозг воспринимает лишь обрывки разговора.
- Нужно дождаться её родителей...
- Возможно будут выдвинуты обвинения...
Вскоре в кабинете появляются и родители Марины, то есть, мои.
Мамочка суетливо подбежала ко мне, заплаканная, дышит часто и быстро, а у отца глаза на выкате, как у глубоководной рыбы и злющий!
Потом меня спрашивали была ли у нас с Сашей близость. Я поначалу не отвечала, только заплакала. Было такое ощущение, будто, по мягкой беззащитной душе ногами топчутся. Вдруг слышу, как моим родителям предложили, чтобы я прошла освидетельствование у врача на предмет изнасилования и лишения девственной плевы.
Я, размазывая по покрасневшему лицу слёзы и сопли, заорала, что никакой девственной плевы у меня давным-давно нет и я взрослый человек и занимаюсь сексом с кем хочу и когда хочу!
Помню очень довольный, но презрительный взгляд Сашиной матери. Сам Даманский сидел на стуле, опустив голову и молчал.
Снова разговоры взрослых с полицейским... И вдруг я заорала от резкой боли! Сонное состояние мгновенно слетело! Ненормальный папаша выхватил ремень и при всех стал лупить меня, не глядя, куда попадает. Первый же его удар угодил мне прямо по лицу.
Я не то, чтобы никогда по фейсу не получала. На тренировках случалось пропустить удар во время спарринга, защитный шлем мы только на соревнованиях одевали. Но, поверьте на слово, неожиданно получить ремнём по лицу - не то же самое!
Остальных ударов, по спине, по плечам я уже почти не замечала. Закрыла обезображенное лицо ладонями и позорно громко ревела!
Вокруг кто-то что-то кричал, успокаивающе говорил, возмущался, а мне казалось, что нежная кожа на щеке и переносице под моими ладонями горит, раздувается и вспухает. Жуткая боль от удара не проходила, поэтому я рыдала, не останавливаясь и не реагируя на окружающее.
Почти не соображала, как мы с родителями вышли на улицу. Я всё ещё плакала, хоть уже значительно тише, скорее скулила. Руки от лица не отнимала, боясь открыть появившееся уродство.
Краем глаза, сквозь пальцы, заметила, как отец ведёт и сажает Сашу в машину. Даманский даже не оглядывается на меня. Его мать мелко семенит следом и что-то говорит-говорит без остановки, поглаживая то мужа, то сына по спине. Огромный крутой автомобиль срывается с места и нашу троицу обдаёт потоком воздуха, когда он проезжает мимо.
Мы идём домой пешком. Машины нет, а общественный транспорт ночью не ходит. Папаша всю дорогу волочёт меня за локоть и столько в нём бешенной ярости, что у меня не хватает сил и смелости сопротивляться. Он шагает широко, и мне приходить трусить следом, а позади нас, тоже срываясь на бег, спешит причитающая мама.
Вот и вернулась я, чтобы доказать самой себе, что чего-то стою без богатого влиятельного папочки, вот и порадовала мамочку...
- Да за что же нам такое! Что мы не так с отцом делали? - плачет она за моей спиной.
Пустая улица слушает её равнодушно. Я горько реву. Отец сопит, потом взрывается яростными воплями: