Бланес, Белая бухта
Уже который месяц король был недоволен.
Причин насчитывалось много, и Александр не спорил, и тем более не пытался выторговать для себя снисхождение. Он знал, его величество прав. Казалось, триумф был совсем недавно: Александр до сих пор помнил, как звенели кубки в приёмном зале короля и как все хлопали стоя, когда король наградил командора белой лентой адмирала. С тех пор прошло уже пятнадцать лет...
...Пятнадцать лет сомнений и бессонных ночей. Сколько раз за эти годы Александр Хиггинс просыпался в холодном поту от того, что ему чудилось, будто по ту сторону окна стоит мёртвый Левассар и тычет в него заряженным пистолетом? Сколько случайных прохожих Александр принимал за повешенного пирата, хватал, волочил в темницу и долго допрашивал? А когда видение отходило, резко замолкал и, смутившись, удалялся к себе в кабинет, где подолгу сидел наедине с бутылкой креплёного красного. Извинений не приносил, так как знал, что бедняга только рад будет, что произошла ошибка, и никогда в жизни не посмеет и вякнуть против адмирала.
За ночными кошмарами и случайными видениями последовали ворчания короля. Тот быстро забыл, что его верный слуга очистил море от пиратов, и вспомнил о золоте, которое так и не было доставлено в королевскую казну. Ничто так не греет душу, как драгоценная монета, а король был безмерно жаден и столь же безмерно легкомыслен, а потому тратил деньги, не считая их, на женщин, балы и породистых лошадей. В какой-то момент запасы золота стали таять быстрее, чем пополняться, и король вспомнил о вожделенном сундуке.
Поначалу он дал Хиггинсу год. Год на то, чтобы тот смог отыскать затерянное сокровище. Но год прошёл, а адмирал вернулся к королю с пустыми руками. После был потрачен ещё год и ещё один, но тщетно. В конце концов, король рассвирепел. Александру было припомнено всё: от потопленного королевского фрегата, который пришлось пустить на дно, чтобы не дать пройти бригу Левассара, до высохшего фонтана, который в целях экономии воды Александр велел отключить в саду своего дома, ведь год был засушливый. Этим и вызвал недовольство короля, который в те самые дни проезжал мимо дома Хиггинса и решил остановиться на отдых. Его величество требовал роскоши во всём, и фонтан не был исключением.
Былые заслуги и серьёзные ранения во имя короны и процветания Калласа с годами перестали были значимы. Король так жаждал пополнить казну, что раздражался каждой мелочи, о которой ему доносил адмирал, каждой встрече с ним, а в последствии и каждому упоминанию имени Александра Хиггинса...
***
Нога разболелась и противно заныла уже в седьмой раз за день. Компрессы из травяной настойки не помогали, хотя лекарь клялся, что микстура проверенная и боль должна утихнуть за ночь. Но какая уже пошла по счёту ночь с того дня, как лекарь выписал рецепт? Пятая? Шестая? Нога как болела, так и продолжает. И чёрт бы побрал тот злополучный вечер, когда Александр бросился разнимать двух скандалистов: своего брата и барона из Нерсеса! Как будто Александру больше всех надо!
Хиггинс тяжело вздохнул, перетянул мокрую повязку чуть выше колена, опустил штанину, осторожно, чтобы повязка не сползла, натянул сапог и с трудом поднялся с широкой банкетки. Сильно хромая и проклиная род фон Стерлсов вплоть до самого их прапрадеда, адмирал доковылял до круглого стола, налил вина из кувшина в посеребрённый бокал и залпом выпил. И только потом вспомнил, что лекарь строго-настрого запретил любые вина, портвейны и наливки. Вспомнил, махнул рукой и налил ещё. Бросил снятый камзол на спинку стула, расстегнул воротник и ослабил туго повязанный шейный платок.
В большой просторной комнате было жарко. Обеденное солнце припекало, его лучи прорывались сквозь плотные портьеры и нагревали окрашенные в холодный фисташковый цвет стены. Хиггинс вытер платком пот со лба и склонился над столом.
Там, недалёко от кувшина с вином и старых нефритовых чёток, лежал измятый, истёртый листок бумаги. И не листок вовсе, а горстка соединённых воедино кусочков, промазанных с обратной стороны вязкой клейкой смесью. Вместе, они составляли наспех намалёванную карту. Чертили то ли углём, то ли травяным стеблем мокроуса, который, как известно, после высыхания даёт насыщенный яркий кирпично-чёрный цвет.
Рисунок был незамысловат: вон там гора слева, один пик повыше, другой – пониже; справа – кучка островов. Но за пятнадцать лет фрегат Александра прошёл уже по водам всех морей: Хмурого, Штормового, Нефритового, Ласкового и даже Мёртвого, заглянул в каждую бухту, обогнул каждый мыс и два раза даже чуть было не сел на мель, но такой горы, даже отдаленно похожей, адмирал нигде не нашёл. И тем более кучки островов рядом. Острова, конечно, были. Попадались постоянно то тут, то там. И побольше, и поменьше, но никак не сразу семь в линию.