Корова
Я уж не знаю, с чем это связано, но тема похорон и кладбищ плотно вплетена в канву моей жизни с детских лет. Вот так сложилось. Причём, если моя церковная деятельность это ещё хоть как-то оправдывает, то почему в светской моей жизни меня не отпускают кладбища, я до сих пор понять не могу. Но, как говорится — что есть, то есть.
В далёком алтайском селе жила моя любимая бабушка — Клавдия Ивановна. Бабуля была верующая и очень почитающая традиции, от коих не отступала никогда. Она была одной из «читалок», как их назы- j вали в деревне. Из-за отсутствия священника таких вот религиозно-подкованных бабушек приглашали читать канон и Псалтирь по усопшим в советские безбожные времена.
И вот первое, что мы с бабулей делали, когда я приезжала летом, это шли делать генеральную уборку на кладбище, где похоронен мой дед Иван, прабабушка Ульяна и бабушкин сынок Саша, умерший во младенчестве.
Дело осложнялось тем, что за несколько десятилетий умерших родственников поднакопилось, и все их могилы обнесли длиннющим заборищем из штакетника, что сильно меня огорчало, потому что ленива я была всегда, а ошкуривать и окрашивать этот пантеон нужно было, как минимум, часов шесть, не меньше.
Шли, как говорится, годы, и из ленивой девочки я превратилась в не менее ленивую молодую женщину. Совесть, правда, меня не покинула (мама и бабушка трудились над этим непрестанно различными способами) и поэтому по приезду в Новичиху я уже без всяких слов и просьб молча собирала в котомку кисточки, нитрокраску и наждачку и, проклиная судьбу, тащилась на кладбище.
В один из моих приездов, а было мне тогда лет 25, у моей троюродной сестры случился развод. В лучших сельских традициях. С курвой-разлучницей, шпионажем за мужем из-за георгиновых кустов, битьём окон и обоюдным выдиранием волос, бьющихся за любовь женщин на центральной поселковой площади, возле памятника Ленину. Битву Маринка проиграла, и муж ушёл к более удачливой и пьющей женщине.
Ну а как лечат депрессии и удары судьбы сельские брошенки? Правильно. Баня, самогон и перемывание костей неверному мужику и его новой любови.
Как тут не помочь родственнице развеять горе и не поддержать? Но было одно «но». Непреклонная в осуществлении планов бабушка наметила мой по ход на кладбище аккурат на следующий день после моего приезда. То есть с вечера я пошла утешать Мл ринку, а с утра нужно было маршировать на погост. Кто знает мою бабулю, тот поймёт, что «послезавтра» и «на днях» — это не вариант. Завтра — значит завтра. В граните. И хоть умри, но сделай.
Пожалели мы Маринку двумя чайниками самогона. Чистейшего. Хорошо, что двумя, потому что после первого мы были решительно настроены спалить хату счастливых молодожёнов, но в начале второго чайника нас как-то отпустило и мы подобрели. По этому случаю была истоплена баня и допиты остатки. Незаметно за делами рассвело и пришло время доить корову. Как ни странно, нам это удалось и даже получилось выпроводить несчастное животное в стадо через запертую калитку. Угомонились в пять тридцать.
В семь утра ноль-ноль минут над моей гудящей головой раздались страшные ласковые слова: «Гуля, вставай!» Открыв не успевший отоспаться после бани и коровы глаз, я простонала: «Бабанечка, милая, давай позже, спать хочу!» Но магическая фраза о том, что всё надо сделать «по холодку», вытащила меня против воли из постели и я, причитая и кляня судьбину, потащила своё тело на кладбище в надежде оставить его там навсегда.
Представьте себе идиллический сельский погост, где соседствуют старые памятнички в виде пирамидок, увенчанные звёздами, кресты и маленькие мраморные плиты с овальными фотографиями, в общем, никакого городского пафоса. Трава по пояс, ромашки и другие одуванчики. И 100 метров штакетника, который нужно ошкурить, покрыть олифой, а потом покрасить. Не спавши. Внутри тебя морским прибоем плещется самогон, и ты понимаешь, что совсем не против лечь вот прям сейчас в эти ковыли и уснуть вечным сном в окружении родных могил.
Бабушка меня понимала, но помочь ничем не могла. План был намечен и отступать от него было не в её правилах. Помолясь, начали мы своё богоугодное дело. С тех пор я прекрасно понимаю, что такое — вечность. Время остановилось. И в этом моменте было только огромное алтайское солнце, невыносимый запах краски и звук ошкуриваемого дерева. Раз десять в тот день я дала себе зарок — не пить. Никогда, ни с кем и ни при каких обстоятельствах. Такого прекрасного и масштабного похмелья у меня больше в жизни не было. Декорации к нему были впечатляющие.