— Куда-а-а-а?!
— Всё-всё, вопрос снят.
Быстро наливаю всем присутствующим, чокаемся, закусываем.
— Ирочка, а сколько вам лет, не сочтите за грубость?
— А что? — набычивается Ирочка, — какая разница, сколько мне лет?
— Двадцать три, тёть Уль, на четыре года меня постарше. Всего…
(Грохот выпавших челюстей. Ленка-то тоже, оказывается, была не в курсе).
И тут мне эту Ирку по-человечески стало жаль. Это ж какую жизнь человек имел, или жизнь его так имела, что в цветущие двадцать три она выглядит на самые страшные из всех возможных сорок пять? Я в уме начинаю прикидывать, как мы её похудеем, пострижём, брови новые справим, и может, ничего, выправится как-то? Смотрю, и у сестры под лобной костью та же мысль шевелится. Мы выпившие — жалостливые, это семейное. С лица перемещаю взгляд на выпирающее пузцо невесты, хлопаю ещё одну рюмашку.
— Ир, срок-то у тебя какой?
— Второй, — замахивает она ещё одну рюмку.
Давлюсь грибом. К лицу тут же приклеивается выражение четырёх еврейских мам. Смотрю на сестру, она то ли не расслышала, то ли не поняла, у неё лицо как лицо.
И тут Ирку понесло. Громыхая одним кулачищем по столу, вторым закидывая себе в рот попеременно рюмку, пельмени, юница наша начала вещать о непреходящих семейных ценностях и о том, как она научит нас эти ценности любить. Я искренне наслаждалась этим потоком сознания, сформированным телепередачей «Дом-2», отчасти «Домостроем» и на треть журналом «Сторожевая Башня».
Там всё было и просто, и сложно одновременно. Если вкратце, то всё сводилось к нескольким пунктам:
1. Муж должен отдать ей всё, что имеет. Положить на алтарь любви дом, машину, сберкнижку родителей.
2. Муж не должен иметь друзей, подруг, родственников. Исключение — его мать, она должна нянчить внуков и отдавать свою зарплату и пенсию на их содержание.
3. Никаких гостей, и ни к кому в гости. Нечего шляться.
4. Дальняя родня имеет право только слать переводы и посылки с ништяками, а не болтаться тут забесплатно. Нашли курорт. Приехали — платите по тарифу.
5. И вообще, все платите. Потому что я вся такая прекрасная к вам пришла.
6. Женщина работать не должна. Точка. Потому что она отдала лучший год жизни, поджидая вашего сына-племянника из армии.
Между пунктами Ирка ловко, по-мужски закидывает рюмки, через раз занюхивая головой Виталика.
— А скажи мне, принцесса прекрасная, куда маманю девать будете, если дом вам отдать, и какое за тобой приданое числится, кроме халата?
— Тёть Лена пусть с нами живёт, дом большой, потом на месте сарайки, где свинья жила, мы домик для туристов построим, тёплый, можно там, ей одной много ли места надо. А у нас семья. А у меня и кроме халата кое-что имеется. Не сирота. И моё приданое — не ваше дело. Мы всё сами, по-семейному обсудим, без посторонних.
И я понимаю вдруг, что ведро-то с опарой не шутит и не глумится. Оно на полном серьёзе в эту свою доктрину верует.
Смотрю на Лену, которую двадцать с лишним лет свекровь гнобила, а тут совсем не призрачная перспектива, что и невестка начнёт. Перевожу взгляд на совершенно подавленного Виталика и начинаю тихо звереть. Но сижу молча, злобой наливаюсь. Подливаю и подкладываю только всем, лишь бы руки были заняты, чтоб бытовой поножовщиной всё не закончилось. Фиона Майминская, ишь, в доме без зеркал, но с телевизором воспитывалась… Понятно. Единственное, что вызвало уважение, так это абсолютно незамутнённая Иркина уверенность в том, что она всего этого достойна! Достойна! Аксиос!
Напоила я всех до изумления, развела дам по будуарам, а племянника оттащила в баню.
— Садись. Рассказывай. Всё от начала и до конца. Как есть. Без присказок своих, про «слово дал». В деталях.
Далее рассказ ведётся со слов потерпевшего:
— Мы по Интернету познакомились, в чате, у неё фотка была очень прикольная. Потом в личку перешли, она мне ещё фото прислала. Я увидел и влюбился, она на них очень красивая была. Начали общаться почти каждый день. Потом она пропала, почти на два месяца, я переживал очень, писал ей каждый день, она не отвечала. А потом ответила, сказала, что болела, лежала в больнице, в реанимации, не могла отвечать (ага-ага, молодец Ирка, правильный ход. — Примеч. авт.). Ну и всё, я ей пишу — она мне фотки шлёт, красивые. Уже перед дембелем спрашиваю её: «Ты приедешь меня встречать?» Она мне: «Нет, не приеду. Я после болезни сильно изменилась, боюсь, что разонравлюсь тебе». (Отлично придумано! Полная пересадка туловища и головы, это никакой Болливуд ещё не придумывал! Пять с плюсом, Ирка, неси зачётку!) А я ей сказал, что мне всё равно, я её люблю, и мы вместе все проблемы решим. И она попросила меня дать слово, что я на ней женюсь. Я и дал… А когда увидел, сначала испугался немного, а потом думаю — кому она нужна такая больная, некрасивая. Жалко стало, вот и всё. Ну и слово же дал, как теперь?