– Почему в пятках? – попался на секунду Сулейман. – А-а… А я думал, храбрый русский солдат…
– А может, мы с вами ее потихоньку принесем? – предложил доктор Рыжиков. – Рано или поздно… Все мы немножко лошади. А я прооперирую завтра у железнодорожников и послезавтра…
– Извините… – мягко отрезал Сулейман. – Вы можете с самим аллахом ссориться, вам уже можно все. А мне без научного руководителя нельзя. Иначе придется в Баку возвращаться…
Страх возвращения в Баку прыгнул в глубоких и темных глазах Сулеймана насмешливыми золотыми искрами.
– Ну что ж… – чисто по-рыжиковски вздохнул доктор Рыжиков. – Я вам зла не желаю. После операции сразу пойду. Честное слово. Раз попал в окружение…
Вырвать настенную бормашину предстояло суровой ценой долечивания зубов. Доктор Рыжиков, храбрый десантник, все еще надеялся проскочить зайцем.
Между тем место для пироговского стола было выбрано, и Чикин вооружился дрелью, чтобы начать его торжественное прикрепление к указанным точкам пола. Узенькое, как гладильная доска, ложе будущих кровавых упражнений пристраивалось относительно окна и лампы, двери и шкафчиков с имуществом, громоздкой дыхательной аппаратуры, словом – всего обязательного, после чего не оставалось места самому столу или, на крайний случай, хирургу.
В самый момент подсчетов и перемеров на пороге выросла иссушенная фигура Сильвы Сидоровны:
– Больной Чикин! К вам тут жена!
– Атас! – крикнул доктор Рыжиков шепотом.
Не то что у больного Чикина не было места в палатах, тут вообще ничего не было для того, чтобы штатно лежать. Чикин ночевал когда на раскладушке, когда дома у доктора Рыжикова, где дядя Кузя уже освободил место, перейдя на домашний режим, когда в разных безопасных уголках, указанных Сильвой Сидоровной.
– Впускать? – крикнула Сильва Сидоровна, считая, что дала достаточно секунд на принятие решения.
Чикин в рабочем халате, лоб в смазке, с засученными рукавами и вооруженный дрелью отнюдь не походил на того бессменно лежачего больного, образ которого доктор Рыжиков старательно создал в официальной справке – ответе на запросы суда. Там почему-то считали, что перерыв в заседании несколько затянулся.
– Минутку! – строго крикнул в дверь доктор Рыжиков, начиная заодно с Сулейманом судорожно сдирать с Чикина халат и в пижаме укладывать беднягу на узкое операционное ложе. В торопливой возне прорывался панический шепот: «Простыню!», «Руки на грудь!», «Подобрать ноги!», «Глаза закройте!», «Полотенце под голову», «Да не сталкивайте его!», «Держите, падает!» – и так далее.
Жена больного Чикина возникла в полном блеске. Даже Сулейман, видавший бакинские виды, цокнул языком.
На ней были редкие и непостижимые уму в суровые шестидесятые бархатисто-красные сапоги-чулки, роскошный по тем меркам плащ из зеленой болоньи, потрясающая польская перламутровая помада, взбитый, как зефир со сливками, перекисно-белый начес. Это был фрегат красоты и любви, прижимавший к взволнованной груди букет каллов. Глаза фрегата, обведенные голубой тушью, лучились нежностью и состраданием.
– Я полагаю, – обратился к Сулейману доктор Рыжиков, – определение задней трифуркации на основании присутствия гомонимной гемианопсии при жизни больного невозможно. Окклюзия внутренней сонной артерии нередко приводит к расстройству полей зрения. Как вы считаете, коллега?
Говоря это, он двигался, чтобы незаметно закрыть собой туфли Чикина, торчащие из-под простыни.
– Извините, профессор, – с почтительной серьезностью развел руками Сулейман, – я с вами совершенно согласен. Более точный результат покажет только вскрытие покойника.
Фрегат возле двери выронил за борт цветы.
28
– «В эту ненастную летнюю ночь в далеком поселке Салтычиха случилось неожиданное несчастье…»
– Как будто бывают ожиданные несчастья! – фыркнула Танька.
Валерия строго посмотрела на нее. Анька продолжала:
– «…В результате которого в районную больницу был доставлен гражданин К. с серьезно разбитой головой и рядом серьезных переломов костей и черепа. «Состояние граничит с несовместимым с жизнью!» – серьезно заключил дежурный врач, ставя диагноз».
– Как будто можно весело заключить! – прервалась теперь Анька, заработав якобы осуждающий взгляд Валерии.
– «Лучшим специалистом в области по такого рода травмам является нейрохирург Ю.П.Рыжиков. Он и поспешил на помощь пострадавшему. Сборы были недолги. Несмотря на позднее время, дорога заняла минимум времени благодаря опытности и мастерству водителя. Можно в полном смысле сказать, что «скорая помощь» мчалась на крыльях врачебного долга и подлинного гуманизма…»
– Доктор с крылышками!
Каждое слово заметки в районной газете, добытой Валерией у какого-то клиента нотариальной конторы, смаковалось и обсасывалось с последующим фырканьем и комментарием. Доктор Рыжиков терпеливо слушал все это, понимая, что каждой хочется вывернуться поумнее перед Валерой Малышевым.
– «Одна главная мысль не покидала нейрохирурга Ю.П. Рыжикова: только бы успеть! И он успел. «Скальпель!» – раздался властный голос хирурга. Люди в белых халатах склонились над неподвижным телом пострадавшего, вкладывая в него все свое мастерство и любовь к людям…»
– Тело дрогнуло и зашевелилось…
– И чавкнуло…
– «Движения нейрохирурга Ю.Н. (то «пэ», то «эн» – не поймешь их!) Рыжикова точны и предельно собранны. Да иначе и быть не может. Он имеет дело с самым сокровенным, что есть у человека: с мозгом и черепом…»
– Я тебе как дам по самому сокровенному!
– «…которые не зря зовутся центральной нервной системой. Наложен последний шов, и пострадавший будет жить, и не раз с благодарностью вспомнит про людей в белых халатах, и среди них Ю.П. Рыжикова, которые вернули его к семье и полезному труду…»
– Бодрое радостное тело вернулось к полезному делу!
– «И вот бессонная ночь позади. Хирург устал, но радостное чувство нужности людям, полезности им поддерживало его силы. Нет, не забудут многие люди скромного врача в белом халате, несущего своим трудом и талантом здоровье и бодрость многим своим современникам. Спасибо, доктор! – скажем и мы ему вместе со многими спасенными им пациентами».
– Пожалуйста, – вежливо ответил доктор Рыжиков, подавая пример понимания юмора. И дал газету Рексу, который решил унести ее в сад и там закопать под сиренью, как он привык поступать с предметами, доверенными ему на хранение: береженого, мол, и бог бережет. Но в последнюю минуту Танька передумала и выхватила газету, решив сберечь какое-никакое стилистически, а все же свидетельство фамильной чести.
– Ну будет теперь лет двенадцать грызть мерзлоту в Якутии, да всю жизнь за жену мучиться. А потом найдет вас и за горло возьмет: так меня уже и не было, кто вас просил? Что вы ему скажете?
Валера Малышев говорил доктору Рыжикову то же, что говорил он сам себе в ту «ненастную летнюю ночь». Только с той разницей, что доктор Рыжиков на этих справедливых словах сшивал порванные сосуды и склеивал череп, а Валера Малышев ковырял спичкой в зубах.
У него заметно возрастала потребность учить доктора Рыжикова. Особенно под веселыми глазками Анькистанькой, которые, как и любое молодое поколение, обожали ниспровержение авторитетов, тем более досаждающих им овсянкой на воде.
– Не будете же вы отрицать…
Еще бы у доктора Рыжикова хватило нахальства отрицать новейшие умозаключения!
– Не будете же вы отрицать, что есть патологические типы, просто изуверы, с которыми мы возимся себе в убыток. Какой-нибудь чирей ему вырезают, так и трясутся, чтобы этот уголовник с семью сроками не поморщился от боли. А то еще жалобу напишет. Ну вот почему бы ему вместо обезболивающего не сделать таким же укольчиком небольшой такой аккуратненький паралич дыхания? Без всяких там судебных издержек, чтобы не волновать зря. И общество легче вздохнет. Чисто функционально.
Доктор Рыжиков должен был сказать, что восстанавливать человеческое дыхание и прерывать его – две разные и несовместимые функции. И если кто приговорен не отбирать, а возвращать дыхание, сердцебиение, пищеварение и прочее, то это уж пожизненно. И путать тут очень и очень запрещено.