Мужчины встрепенулись. Не все смогли одернуть свой наряд, как подобает при появлении носительницы идеалов красоты, – стерильными руками костюм (то есть бурый жеваный халат, уже малость забрызганный кровью) не поправляют. Только Коля Козлов (под трагическим взглядом Аве Марии) разгладил робу на груди, чтобы была видна тельняшка.
Это представлялось как рекламно-прекрасная парикмахерша или маникюрщица, какими они видятся сквозь загадочные витражи недоступных нам с улицы экстра-классных салонов. Плюс, конечно, неотразимость подлинной столичной интеллектуальности.
Тут дверь и отворилась. Любопытные взгляды уперлись в пустоту – вроде вошел невидимка. Но косметолог был не невидимкой, он просто прошел ниже взглядов.
Это была не красавица.
И более того – не женщина.
Это был маленький мужчина-горбун.
– Ну как тут у вас? – свысока спросил он бархатным вальяжным баритоном. – Черти, от такой женщинки оторвали… У вас тут водятся провинциалочки, водятся…
Перешибая все остробольничные операционные запахи дорогим и, наверное, заграничным одеколоном, косметолог вместе с нехваткой роста продемонстрировал прекрасно сшитый дорогой костюм, сногсшибательное золотое граненое кольцо со специфическим мужским рубином, золотые же запонки на белоснежных манжетах жутко дефицитной нейлоновой рубахи, красного дерева трость с резной головкой белой кости.
Тут онемел даже видавший виды старый армянский лев, клюнувший на косметолога и заглянувший на минутку. Особенно при виде шерстяного галстука с неподдельной алмазной приколкой.
– У нас тут в основном в халатах, масках и бахилах, – пробурчал доктор Рыжиков после подобающей моменту паузы.
– Ха-ха-ха! – дружелюбно и бархатно отозвался великолепный пришелец. – Ценю ваш юмор!
– Прям Черчилль… – прошептал ему вслед восхищенный Сулейман, ибо именно так, а не иначе, у них в Кизыл-Арвате мальчишки и представляли капиталистическую акулу Черчилля.
– Черт! – вернулся по-хозяйски бархатный, уже спрятавший часть своего великолепия под медицинской униформой. – С детства ненавижу нейрохирургов. И ни черта не видно… – Он встал на цыпочки, чтоб дотянуться взглядом до стола через взрослые спины. – Кто там у вас, женщина?
– Никак нет, – разочаровал его доктор Рыжиков. – Мужчина, притом изуродованный. А почему вы ненавидите нейрохирургов?
– Вам непонятно, почему? – дотронулся Черчилль до своей вечной ноши, завернув назад руку. – Это вы меня так уделали. Неплохо поправили спину, не так ли, коллега? После вас теперь только могила исправит…
– А мы вот с Сулейманом не нейрохирурги. – поспешил на всякий случай отмежеваться почтенный Лев Христофорович. – Мы стоматологи.
– А-а… – промычал Черчилль. – Это другое дело. Вы мне еще челюсть не изгорбатили.
Рот у него был, естественно, полон первосортных золотых зубов.
– А вот если бы вы тогда попали к Юрию Петровичу Рыжикову, – решила заступиться рыжая кошка Лариска, – вы бы любили нейрохирургов так же, как стоматологов.
– Тут женщина! – восхитился счастливым подарком судьбы мистер Черчилль. – Златокудрая!
Рыжие кудри Лариски на его беду выбились сзади из-под шапочки. Теперь его было не отлепить.
– Я ничего не вижу! – придвинулся он совсем вплотную к спине чуть пригнувшейся над столом рыжей лисы. – А что мне вообще делать?
– Становитесь на эту табуретку и держите мне вот этот альбом, – распорядился доктор Рыжиков. – Будете по команде открывать и показывать.
– Вы знаете, сколько час моей работы стоит? – огрызнулся оскорбленный Черчилль. – Вам что, студентов не хватает? Для этого я из Москвы ехал?
– У студентов нет такого курса – нейрохирургия, – вежливо объяснил доктор Рыжиков. – Их учат на аппендицитах.
– Вот уж не думала, что мужчины бывают капризные… – Это лукавая рыжая.
– Златокудрая, я хоть в огонь! – полез мистер Черчилль на табуретку.
Оттуда ему открылся Туркутюков во всей своей развороченной красе. Под откинутым скальпом полчерепа нет, а в этой зияющей яме еще и слюдяное окошечко прямо в мозг, в глубину мыслей.
– Да тут и не пахнет косметикой! – констатировал Черчилль. – Тут просто мясокомбинат… Какие ужасы, я никогда не видел!
– Примерьте, Лариса, – попросил доктор Рыжиков. – Нет, так не пойдет. Поверните немного. Нет, будет выпирать надо лбом, как козырек. Я слишком торопливо мерил, он нервничал… Коля, включайте!
Торжественный момент включения трофейной бормашины. И – предательское молчание. Щелк-щелк – пустота.
– Это нечестно! – уличил доктор Рыжиков. – Я зубы честно подставлял, а вы схалтурили!
Армянский лев сам бросился включать.
– Лариса! – пропел с табуретки Черчилль, глядя в альбом, как в нотный лист. – О златокудрая Лариса!
– Что вам? – спросила рыжая лиса, не оборачиваясь.
– Хотите к нам без очереди? Я пропущу вас впереди киноактрис и поэтесс, которые ждут по три года!
– Вчера работала, – сухо сказала Сильва Сидоровна. Это были ее первые слова из-под операционной маски. – Чикин сам проверял.
– Да вы же моего лица не видели, – осадила Лариска. – Может, увидите и хуже смерти испугаетесь, не повезете, а в колодец столкнете…
– Это недоразумение, Юра, неквалифицированная эксплуатация, – засуетился Лев Христофорович. – Кто такой Чикин? Кого вы тут к машине подпускаете? Юра, сын сердца и ума, не позорь меня перед людьми!
Как и все население Востока, старый армянский лев пуще смерти боялся позора.
– Хорошо, что есть руки, а к рукам напильник, – полез доктор Рыжиков в блестящий ящик со стерильным содержимым. – Теперь вместо двух минут – два часа…
– В вашем лице я почему-то уверен, – заверил мистер Черчилль рыжую совратительницу. – Оно прекрасно.
– Зачем тогда мне ваша маникюрня? – Она совсем склонилась, продевая в дырочки черепа, просверленные доктором Петровичем суровые надежные шпагаты.
– Затем, что все мечтают! – изумился он. – Какая у меня здесь очередь, не видели? Провинциалочки…
– Ушко тоже сотрется, – наводил мастер на изделии последние мазки, по-слесарному действуя стерильным рашпилем из детского набора. – Новое надо колоть. И бровь подогнуть… Внимание, товарищи апачи…
– Почему апачи? – переключился на него Черчилль.
– Потому что гуроны, – прошаркал доктор Рыжиков напильником, – племя презренное и лживое. Коварные, трусливые, неблагодарные, низкие. С черной, как гудрон, душой. А мы, апачи, полны всех достоинств. Горды, умны и благородны.
– Почему? – еще больше заинтересовался Черчилль.
– Потому что апачи помогали англичанам, а гуроны – французам. А Купер – англичанин…
– Какой Купер? – всерьез задело Черчилля.
– Который Фенимор, – познакомил их доктор Петрович. – И только в одном благородные апачи и черные гуроны похожи друг на друга.
– В чем? – спросили уже несколько слушателей.
– Скальпы они снимали одинаково: со лба на затылок. И очень ловко. А почему одинаково, хоть у них и татуировки, и перья были разные, и даже пляски у костра?
– Почему? – Теперь уже равнодушных не осталось.
– Потому что этому их научили европейцы, то есть мы. Это свинство у них завезенное, а не местное. И нечего клеветать на бедных детей природы. Они гораздо воспитанней нас.
Черчилль на своей трибуне хохотнул. Сильва Сидоровна, зачарованная его фигурой на табурете, приоткрыла рот под марлей. Ее протянутая рука с ниточкой повисла в воздухе. А уж ее-то мало чем на свете можно удивить. Почти что и нечем.
– Так, братцы кролики, – сказал доктор Петрович, когда лобно-теменной плекс был пристроен и дело подошло к основанию носа. – И все же приятнее быть творцом, чем живодером. Мы с вами можем представить, что ощущал господь бог, когда замешивал нас с вами из подручной глины. Как он сегодня хорошо себя ведет – и почти не кровит! Вот что значит правильная обработка…
– Кто не кровит, бог? – снова удивился Черчилль, которому надоело стоять на табурете.
– Откройте на страничке пять, – попросил доктор Рыжиков. – И держите повыше. Когда закончим верх, можно начать обедать. По очереди, в коридоре. Сулейман, подставляйте правую скулу…