И правая скула, заранее прокипяченная, пропаренная, проспиртованная, прислонилась к такому же искусственному виску. Примерилась. Вроде подошла. И переносица встала как в гнездышко.
– Обед – это прекрасно! – воскликнул Черчилль. – Я так проголодался!
– Тише! – метнула трагический взгляд Аве Мария Козлова.
От ее первого слова, произнесенного в эти часы, Черчилль тоже остолбенел.
– Маска с прекрасными глазами! Хотите, дам вам без очереди консультацию по красоте?!
– А как же я? – обиделась рыжая кошка Лариска. – Вы что же, меня бросили?
– Тут ходит такой здоровый парень в тельняшке, – предупредил доктор Рыжиков. – Он покурить вышел, видели? Это ее муж.
– Ну и что? – высокомерно отозвался Черчилль, как видно не любивший упоминания в своем присутствии о здоровых высоких парнях с прямой спиной. – Не в высоте счастье. И надо сразу предупреждать! А что вообще такого в консультации?.. – Его голос сорвался, как у обиженного мальчишки.
– Коля, посмотрите у него зрачки, – попросил вошедшего доктор Петрович. – Пообедали? Как там они? Как сегодня обед?
– В самый раз, – сказал Коля о зрачках и обеде.
Зрачки у Туркутюкова были в самый раз. Как будто он вдыхал не кислород с эфиром, а спал на природе, в тени цветущих лип, на траве.
– Будем зашивать верх, а потом резать низ или потом зашьем все вместе? – спросил совета доктор Рыжиков.
– Надо зашить, а то там пересохнет, – предложила рыжая ассистентша.
– Вы что, с ума сошли?! – сердито прозвучало с табуретки. – Зашьете врозь, а потом рожа перекосится! Низ и верх не сойдутся! Прикройте тампончиками аккуратно и работайте внизу! А я пошел обедать. Где это там обед?
– Если бы мы были хлорофилловые благодаря эволюции, – пустился доктор Рыжиков в свои любимые предположения, – то питались бы углекислым газом. А выдыхали бы кислород. Не надо хлеба и мяса, не надо молока и масла, хватит одного солнечного света. И у каждого на голове распускается достойная его корона. У кого розовый куст, у кого лопух, у кого лавровый венок… Тогда желудок будет как сейчас аппендикс…
Под это хлорофилловое дело он уже начал вскрывать застарелые рубцы на месте отсутствующего туркутюковского подбородка. Кряхтение возобновилось.
– Ну, у меня еще желудок не аппендикс! – похвастался Черчилль и широко зевнул. – Так где там обед?
– Сразу в коридоре увидите, – ответил пообедавший Коля Козлов. – Пароль: меняю портативный череп бегемота на бутерброд с селедкой и два кофе. Не забудьте.
– Сущий хорек, – вторично не могла не открыть рот ему вслед Сильва Сидоровна. – Глазки красные, будто кровь пьет.
– А как кровь пьют? – сменил инструмент доктор Рыжиков. – Чисто технически…
– Как будто как… – буркнула Сильва. – Все знают. Прокусит жилу и сосет.
– Какую? – дотошно спросил доктор Рыжиков.
– Кто сонную артерию, кто плечевую… Кому что нравится… – Сильва Сидоровна сочла объяснение достаточным.
– Да ну, хороший парень, – возразил Коля Козлов. – Свой в доску.
– Роскошный самец, – оценила Лариска. – Какие запонки!
– Сын затухающего вулкана и медных тарелок, – высказался за своего удалившегося шефа почтительный Сулейман.
– Сохраните-ка такой оптимизм не то что с горбом, а с прыщом на носу, – посоветовал своему окружению доктор Рыжиков, любуясь устрашающими огрызками туркутюковских челюстей.
– У кого прыщ на носу? – появился в двери Черчилль, дожевывая бутерброд с селедкой. – Насчет прыщей в носу есть гениальное средство. Одеколон «Гвоздика», концентрированный. Только вовремя, пока намечается. А если разовьется, то всё, разнесет как картошку. Так у кого это прыщ?
Никто не захотел сознаться.
– Приятного аппетита, – сказал доктор Рыжиков. – Как там обед?
– А ничего! – облизнулся косметик. – Там такая очаровательная кусачая штучка. Глаза зеленые, грудь маленькая, просто прелесть! Смотрит – будто сейчас коготками царапнет. Я это дело обожаю!
– Кстати, – посмотрел Коля Козлов на деликатно промолчавшего доктора Рыжикова, – она может и по роже.
– Что? – не разобрал Черчилль.
– У нее парень, – почти с гордостью будущего тестя сообщил доктор Рыжиков, – второе место в городе по культуризму.
– А папаша – воздушный десантник, – добавила рыжая кошка.
– Ненавижу культуристов! – отрубил Черчилль, взбираясь на табуретку.
– Скажите-ка! – явно удивилась рыжая. – За что?
– Я умных культуристов не встречал. По-моему, тут развивается обратная пропорция: чем рельефнее мускулы, тем глаже извилины.
Доктор Рыжиков не без злорадства представил при этом Валеру Малышева.
И приказал:
– Лариса, Сулейман! Давайте в очередь обедать! Скоро будет нужна грубая физическая сила.
Рыжая моментально исчезла глянуть на коридорную соперницу. Сулейман застенчиво помедлил – как оказалось, в пользу другого едока.
– А там еще остался бутербродик? – поинтересовался притихший было Черчилль. – А то заснуть можно, пока дождемся зашивания. А если я засну стоя, упаду с табуретки.
В коридоре Валерия одной рукой оттянула со рта рыжей Лариски марлю, а другой ловко заправила его кусочком хлеба с ветчиной и завершила глотком кефира. Лариска благодарно замычала и скрылась. Это был годами отработанный ритуал.
Черчилль, увидев это, тоже разинул свой огромный, как у нахального птенца кукушки, рот. Валерия чуть отшатнулась: «Нестерильные сами!» Черчилль выбрал самый большой кусок ветчины и одним глотком ополовинил бутылку кефира.
– Сколько можно?! – возмутилась Валерия. – Там еще люди!
– У них нет аппетита, – нагло заявил Черчилль. – Между прочим, мне писали благодарственные письма Любовь Орлова, Людмила Шагалова, Аллочка Ларионова. Могу прислать фотокарточки с личным автографом. А мой процедурный кабинет – уникальный по оборудованию. Неужели не хотите посмотреть?
…– Только бы не перепутать лицевые нервы, – наставлял доктор Рыжиков свой народ. – А то выйдет мимика наоборот, как у болгар «да» и «нет». Будет смеяться – как плакать, а плакать – как смеяться…
– «Человек, который смеялся»? – высказал догадку Сулейман.
– Так точно, – похвалил его за классику доктор Рыжиков.
– Вот он, наверное, настоящий компрачикос, – сказал Сулейман еще об одном представлении кизыл-арватского детства, которое, увы, совпало с обликом консультанта. – Такой шикарный… Вот это справедливо, Юрий Петрович?
– Что? – грызанул доктор Петрович щипцами особо твердую челюстную косточку. – Уф…
– Давайте я, – подменил Сулейман. – Это уже моя область. Что вы на своей работе таким потом обливаетесь, еще от страха волосы седеют… Не там… резанете… А он красивых женщин по лицу гладит… И в золоте как падишах ходит… – Последние слова он прокряхтел с трудом.
– Не жмите так отчаянно, – предупредил доктор Рыжиков. – Потом неделю кистью не пошевельнете. И вы всему верите?
– Чему? – Сулейман перевел дыхание над кровоточащим огрызком, даже отдаленно не похожим на красивую цветную иллюстрацию, сделанную рыжиковской рукой. Эту реальность не передал бы и Гойя.
Лариса услужливо запшикала промывательной клизмой.
– Что он тут хорохорится? – сделал доктор Петрович первую примерку пластмассового вкладыша. – Дайте теперь я догрызу. Это фигурная работа, резьба по кости… Уф… Вот поедете к нему сдавать больного… На отделку… Увидите обожженных… облитых кислотой… порезанных… от рождения несчастных… Их гораздо больше, чем знаменитых актрис… Просто ему так…
– Он же меня приглашал приехать! – оскорбилась за свою попранную честь первая красавица операционной. – А вы меня под замок? Разлучить хотите человека с сердечным влечением?
– Просто спасаю вас от Черномора, похитителя Людмил… и Ларис…
– Это вы свою Валерку спасайте, а то он там в коридоре заторчал, – не полезла в халатик за словом избранница номер один. – А я себя сама спасу. Когда надо будет.
– Конечно, пусть Лариса Сергеевна едет, – мягко сказал Сулейман. – Ей там интереснее. Мне как-нибудь в зубной, потом, когда-нибудь. И все равно почему у людей за одну зарплату такие работы разные? За вашу же, например, где-то сидит сейчас в машине шофер и целый день ждет начальство с совещания. Даже книжку читать ленится.