Рахель прикрыла ладонью рот, чтобы скрыть негромкий смешок.
— Вообще-то волк самый настоящий обыватель. Однако при этом все всерьез полагают, что демон воплощает в себе абсолютное зло и испытывает страсть к хаосу и разрушению. Что ж, этот демон любит хорошую потасовку, а еще — теплое место у печки.
Мета подхватила шутку, но ее смех прозвучал довольно резко.
— Думаю, с этим я как-нибудь справлюсь, — сказала она, как за соломинку хватаясь за надежду, что все самое страшное уже позади.
Однако серьезное лицо Рахель сказало ей о том, что до конца еще очень далеко.
— Августен был милейшим ребенком… с одной стороны. — Рахель запнулась, словно боясь того, что не сумеет найти подходящие слова. — Но часто возникало ощущение, что он говорит не на том же языке, что и мы. После всего, что я узнала за последние годы о волке, я сказала бы, что для Августена в детстве волк был чем-то естественным, что не поддается сомнению. Призрачный компаньон, который изменяет его взгляд на мир. Когда его сердили, мой брат мог на кого-нибудь зарычать так, что волосы вставали дыбом. И его лучше было не загонять в угол, потому что волк умел защитить своего хранителя. Если он замечал, что Августен в нерешительности или испуган, от его пассивности не оставалось и следа. И он принимал форму.
— Форму волка-тени, — тихо, почти неслышно сказала Мета.
Рахель кивнула.
— Пока его хранитель еще ребенок, тень может принимать форму волка. Позже эта способность утрачивается, и только немногие способны предоставлять волку эту степень свободы. То, что сделал вчера Давид, было чем-то особенным, Мета. Его демон, должно быть, очень силен. Вернее, Давид, должно быть, очень силен.
У Меты вертелось на языке, что тень приняла форму, повинуясь ее зову. Но одного только упоминания об этом, наверное, оказалось бы для Рахель слишком. Да и Мета не испытывала желания усложнять все еще больше.
Поэтому она снова сосредоточилась на рассказе подруги о младшем брате.
— Августен тоже был сильным? — осторожно спросила она и представила себе мальчика с темными курчавыми волосами, с такими же открытыми чертами лица, как у Рахель: как он вытягивает руку и касается крупной головы волка, который ростом почти с него.
Рахель кивнула, убирая за ухо непослушные пряди.
— Ребенком Августен был сильным, потому что находился в гармонии с собой. А почему бы и нет? Волк был ему другом, доверенным лицом и каким-то непостижимым образом частью его самого. Мы с родителями тогда понятия не имели, с чем столкнулись. Хотя мы то и дело становились свидетелями проявлений волка, но чаще притворялись, что речь идет просто о необычайно настойчивом друге-фантазии. Запутанная история, о которой никто из нас не мог говорить. Августен рос и, понимая, что семья хранит мрачную тайну и страдает от этого, становился все более и более неуверенным. Он любил нас, но и своего волка он тоже любил. Это непреодолимое противоречие было необычайно болезненным для обеих сторон и оставило глубокие раны, которые так никогда и не зарубцевались. Вполне вероятно, что Давид может рассказать точно такие же случаи из своего детства.
Мета прикрыла глаза. Она приняла рассказ Рахель настолько близко к сердцу, что забыла о собственном горе. В то же время она ощущала близость к подруге и благодарность за доверие. Рахель, должно быть, было очень тяжело рассказывать историю своего брата, историю, полную потерь, — если Мета правильно истолковала дрожь в ее голосе. В то же время она поняла кое-что и о Давиде — то, чего не осознавала раньше. Отсутствие у него родственных корней и постоянная боязнь того, что она его прогонит… Желание близости, жившее в нем несмотря на необъяснимую отчужденность… Вполне вероятно, что у Давида с Августеном были сходными не только детские воспоминания.