— Сердце — вес сто шестьдесят два грамма, спайка на левой верхней доле и дуге аорты, желудок трубковидный… Левое лёгкое проткнуто два раза, сонная артерия перерезана. Заметны следы защемления кровеносных сосудов, что говорит об удушении…
Гриня старался подойти поближе, чтобы всё хорошо видеть. На него уже давно не обращали внимания, привыкли. А ему нравилось всё: глубокие разрезы на теле, вскрытые брюшные полости, вид извлечённых внутренних органов. И даже визг электрической хирургической пилы, вскрывающей черепа, хотя не все врачи выдерживали спокойно этот звук.
Когда, ещё через год, Грине дали первый раз сделать надрез на трупе, он был счастлив. Врач, — кстати, тот самый, который когда-то сказал: «Малыш, тут страшно», — надел на него огромный пластиковый передник, укрывший мальчика от шеи до щиколоток, резиновые перчатки, показал, как держать хирургический нож. И изумился тому, как одиннадцатилетний мальчик легко и ровно повёл сталью, как спокойно помогал себе левой рукой — отводил в сторону края разрезанной плоти, неживой, но всё же человеческой.
— Талант! — сказал восхищённо. — Может быть, даже будущий гений патологоанатомии!
Бабушка стояла рядом. Взгляд у неё был размягчённый, ободрительный, что бывало крайне редко. Ни она, ни врач знать не знали, что Гриня уже не раз так же легко, ровно и спокойно резал живую плоть — котов и собак. Искромсанные трупики животных находили на пустыре за домами. Среди жителей округи ходили слухи и о кровожадных голодных бродягах, и о набегавших из пригородных лесов волках, и даже об оборотнях. Но никто не мог заподозрить в жестокости маленького, худенького одноухого мальчика, белобрысого, с наивным взглядом блекло-голубых глаз…
В морг часто приходили родственники людей, умерших дома — таких, которых похоронить предполагалось лишь через день-два. Они просили бабушку помочь поддержать тело в приличном состоянии. Именно за ней закрепилась слава специалиста в этой области. За определённую плату бабушка охотно соглашалась, складывала в сумку бутыли с формалином, другими лекарствами, шприцы, какую-то мазь, звала с собой Гриню. Они шли в дом умершего, и там, попросив всех посторонних выйти, бабушка колдовала над телом. Гриня не отходил, подавал ей один за другим препараты, смотрел, как она всаживает толстую иглу большого шприца в обнажённый желтый живот. По мере того, как игла входила всё глубже, у него сердце колотилось всё сильнее, что-то сладко ныло и тянуло около пупка и ниже…
Может быть потому он так жутко, до обморока, боялся уколов, которые бабушка делала ему самому? Представлял, что огромная игла входит не в его попку, а в дряблый, жёлтый живот мертвеца… Хотя колола его бабушка совсем другим шприцом и иглами — тонкими, маленькими. Колола очень часто, по любому поводу. У неё была глубокая убеждённость, что любую болезнь можно вылечить инъекциями. Простуда? — сделаем укольчик! Прыщи на лице? Это аллергия — уколем и пройдёт. Голова болит и кружится? Давление — пройдёт после укола. Понос? — введём вяжущее средство… Вспоминая себя маленьким, Гриня часто видит эту женщину — бабушку, — пористую кожу лица, морщинистые веки, суровый блеск зрачков из-под них, тяжёлое, оплывающее книзу лицо. Её мощные руки подняты вверх, в них — шприц, из иглы брызжет струйка лекарства… Он и сейчас, взрослый, при этих воспоминаниях съёживается и еле сдерживает дрожь.
Сейчас, в лесу, у реки, глядя на костерок, который они разожгли с Серёжей, Гриня усмехнулся, подумав о костре, в котором сгорело тело бабушки. Но это было давно, больше десяти лет назад. Теперь же он и мальчик жарили на огне нанизанные на веточки куриные окорочка.
— Готов, — сказал Серёжа, попробовав свой. — Здорово вкусно!
Грине тоже нравилось. Но он знал вкус другого мяса, и тот был ему гораздо приятнее. «Ничего, — думал Гриня. — Недолго ждать. И ты, мой малыш, скоро узнаешь, что вкус собственного тела — самый восхитительный в мире…»
— Мне, Серёженька, немного стыдно перед тобой, — сознался Гриня застенчиво.
— Это ещё за что?
Серёжа уже обглодал куриные косточки и облизывал пальцы.
— Да ты же хотел сегодня с другом куда-то поехать, а я со своим капризом тебе помешал.
— Вовсе не помешали. — Серёжа был настроен благодушно. — Я с Олегом передоговорился, поедем к нему на дачу завтра. А потом ещё и послезавтра. Это же выходные — суббота и воскресенье. Отец намекнул, что он их проведёт с Дашей. Вот и хорошо, я свободен, да и им мешать не буду.
— Так ты там, у друга, и заночуешь?
— Нет, спать я люблю у себя дома.