Как ни странно, из-за этой женщины у меня испортилось настроение. Но я понял это, лишь когда она встала из-за столика. В ее спине и движениях было что-то знакомое. Мне не хотелось встречаться с ней. А можно сказать и так: она была мне неприятна или напоминала кого-то, кто был мне неприятен, но вот кого именно, я вспомнить не мог. В ней было что-то зловещее. Как будто она сидела и желала мне зла. Я не мог припомнить никого, кто бы мог так меня ненавидеть. Нет-нет, не смейтесь. Вы знаете, со мной такое бывает… Но все-таки, кто же эта женщина?…
Ян остановился, слушая Эрлинга.
— Я готов серьезно отнестись к твоим словам, — сказал он, — но при условии, что ты не будешь наивным. Мне смешно, когда ты говоришь, что не можешь припомнить ни одной женщины, у которой были бы причины тебя ненавидеть. Ты просто обманываешь себя, чтобы спокойно спать по ночам. Хочешь, я назову этих женщин по именам? К ним можно также прибавить их дочерей и матерей. Ты допустил в жизни большую ошибку. Это и создало тебе много врагов, о которых ты даже не помнишь.
— Какую ошибку?
— Когда ты был таким же безымянным, как инфузория, ты тоже весьма интересовался девушками. Большинство из них ты давно забыл. Но это ничего не меняет. Теперь они превратились в злых женщин. Злых в основном на тебя. Впрочем, их можно и не считать. Хватит и других. Что, например, ты думаешь…
Ян снова начал ходить. Он закончил фразу, уже повернувшись к ним спиной:
— Что, например, ты думаешь о той девушке, у которой было такое сказочное имя… кажется, Гюльнаре?
Эрлинг смотрел на Яна, но молчал.
— Дело не в этом, — вмешалась Фелисия. — В Осло ты пил, и в поезде у тебя случился приступ белой горячки. Бери пример с Яна, он никогда так не напивается, поэтому ему и не мерещатся коварные женские спины в вагоне-ресторане на перегоне между Драмменом и Конгсбергом. Ты никогда в жизни не видел ту женщину, она ехала в Конгсберг, чтобы навестить свою тетю, страдающую геморроем, от которой она надеется получить наследство. Или — что еще больше похоже на правду — ты провел ночь в Осло с одной из ночных бабочек, и в поезде тебе померещилась ее спина.
Разговор оборвался, потому что Юлия принесла цветы, срезанные в теплице Фелисии. Она отдала Фелисии ключ, положила пряно пахнущие хризантемы между кофейными чашками и мимоходом поцеловала Эрлинга в лоб. С ней в комнату ворвалось дыхание зимнего холода.
Фелисия погладила ее по руке. Эрлинг посмотрел на Юлию. Это было то же самое, что смотреть в глаза самому себе. Мне повезло, у меня есть дочь и нет никаких хлопот.
«И я заснула в печали с солью от слез на губах…»
Весь вечер Фелисия с трудом скрывала свое мрачное настроение. Днем Эрлинг позвонил из Осло и поговорил с Юлией. Он собирался выехать в Венхауг с первым же поездом. Через некоторое время Фелисия вернулась из своей теплицы, и Юлия сказала ей о звонке Эрлинга. Ее немного удивило, что Фелисию как будто не обрадовало это известие.
Когда Фелисия узнала о приезде Эрлинга, в ней всколыхнулась волна ненависти к Туру Андерссену — ей и в голову не приходило, что она способна испытать к садовнику столь сильное чувство. Только что она заставила его полчаса простоять на сильном морозе, глядя в щелку на чужую обетованную землю. Это было недостойно, но тем сильнее была ненависть к садовнику, осквернившему ее радость перед встречей с Эрлингом. Ну почему Эрлинг не хочет переселиться в Венхауг? Тогда бы Тур Андерссен всегда приходил к закрытой форточке, нежити пришлось бы отступить.
Фелисия была в этом уверена, но даже себе самой не могла объяснить, почему свою тоску по Эрлингу она врачует игрой с садовником. Только двое мужчин имели над ней власть, первый — Эрлинг, перед которым она не устояла в юности, хотя за день до того и представить себе не могла, что такое возможно. Эрлинг Вик, этот сексуальный бродяга, соблазнил Фелисию Целомудренную, следуя старому избитому сценарию, и она это допустила. Второй раз ее волю победил Тур Андерссен. Фелисию соблазнили двое мужчин, и последним был Тур Андерссен, хотя между ними все время стояла стена. Почему? Наверное, мне просто казалось, что через одного этого дурака, стоящего по другую сторону стены, я получу всех мужчин мира, думала Фелисия. Я ходила по теплице словно окутанная их похотью. При мысли, что на этот раз он принесет ружье и выстрелит через форточку, меня била лихорадка, какой я не пожелала бы ни одной женщине. Мне не раз хотелось крикнуть ему: целься в голову, я слышала, что ты меткий стрелок! Но ведь и он мог промахнуться и изувечить меня, потому что между нами была эта проклятая форточка, может, он этого и хотел?… Может, и мне хотелось, чтобы на курок нажали сразу все мужчины мира, а не кто-нибудь один, например Ян или Эрлинг?