– А? Документов у него нет, сам он говорит, что его зовут Эмир Бен что-то там еще. Из Сенегала или из Нигерии, не знаю… Негр, одним словом. Он там, с Карлони. Хотите с ним повидаться?
Я хочу с ним повидаться. Сворачиваю по коридору, захожу в отдел регистрации, где Карлони, сидя на столе, болтает ногами. Перед ним – негр в полосатой футболке, с сигаретой в углу опухшего, изуродованного рта.
Карлони делает знак Грации, чтобы та закрыла дверь, потом шепчет, указывая на негра:
– Впору проводить служебное расследование. Он приковал парня наручниками к батарее и забил бы насмерть, если бы я не пришел. Так нельзя… Рано или поздно что-нибудь стрясется, и весь отдел окажется в дерьме. Я всегда говорю: наше дело – регистрация…
Я хватаю стул, хочу оседлать его, положить подбородок на спинку, но стул с подлокотниками, и приходится сесть как следует, откидываясь назад. Внезапно накатывает сон, коварный, неодолимый; глаза слипаются, превращаются в щелочки. Прежде чем заговорить, я облизываю пересохшие губы.
– Вы понимаете по-итальянски? – спрашиваю я у негра, и тот энергично кивает.
– Неправда, он говорит только по-французски, однако на все вопросы отвечает «да». Ничего не понимает, но уж очень уверен в себе.
Негр снова кивает, пепел с сигареты дождем сыплется на футболку. Может, виной тому полусонное состояние, но мне кажется, что крошечные частицы сгоревшей бумаги падают на полосатую ткань легко и неспешно, словно снежинки. Да и звуки доходят до меня приглушенными, как в снегопад: Грация, стоя у двери, раскачивается с пятки на носок, постукивая каблуками; негр шумно, с присвистом курит; Карлони барабанит пальцами по столу. Его голос:
– Я вам все объясню, доктор… Этот тип спал себе один-одинешенек в печи, патрульная машина разбудила его, он увидел агентов и попытался удрать. Верно?
Негр кивает.
Карлони взмахивает руками:
– Видите? Он не понимает, но уж очень уверен в себе… Агенты, однако, его схватили и привели сюда. Он говорит, что его зовут Эмир Бен Абид и что он приехал из Сенегала, но у него, естественно, нет ни клочка документов – ни вида на жительство, ни постоянного места проживания.
– Как же нам у него спросить, что он видел или слышал?
Свой голос я тоже слышу как будто издалека. Очень хочется пить.
– А я уже спросил, инспектор… Я здесь именно потому, что говорю по-французски. Он рассказал, что в середине ночи, он точно не знает когда, но было еще темно, он услышал, как машина разворачивается на площадке перед печью, метрах в трехстах от рва, где нашли девицу. Вы знаете тот проулок, он очень удобный для проституток, его весь нужно проехать, до самого конца, чтобы повернуть.
Грация:
– Не слышал ли он криков, шагов, шума борьбы?
– Нет, он слышал только, как разворачивается машина.
Грация смотрит на меня, разочарованно скривив губы, и бормочет:
– Очень жаль. – Потом, наморщив лоб, поворачивается к Карлони. – Ты почему смеешься?
– Потому что это еще не все. Знаете, после того, как нацисты попытались поджечь какого-то марокканца, эти люди спят вполглаза, как Текс Уиллер… Стало быть, заслышав шум, наш африканец вскочил и высунулся посмотреть, что там такое.
Моя сонливость внезапно проходит, только во рту остается сладковатый привкус да щекотно в горле, будто после глотка только что откупоренного шампанского. Я отрываюсь от спинки стула и устремляю взгляд на негра, который убежденно кивает.
– И что же он увидел?
– Черный «мерседес».
– Точно? – сомневается Грация. – Было темно, а он, возможно, не слишком разбирается в моделях…
Карлони придвигает к ней листок бумаги, а негр склоняется и тычет туда пальцем.
– Я попросил его нарисовать фирменный знак, это точно знак «мерседеса». Что же до цвета, то вчера было почти полнолуние, все видно, как на ладони. Но и это еще не все…
Он скрещивает руки на груди, качает головой, с лукавой улыбкой приподнимает бровь. Он, Карлони, ждет расспросов, но я всего лишь смотрю на него пару секунд, а потом испускаю вопль, от которого вздрагивает он сам, негр, Грация и, возможно, все сотрудники уголовного отдела, находящегося за стенкой.
– Черт бы тебя подрал, Карлони, говори! Мне что, спеть и сплясать перед тобой?
Я напеваю «та-та-та-таам», как в фильмах, и он, густо покраснев, поджимает губы. Говорит торопливо, дрожащим, срывающимся голосом:
– Ну так вот, этот африканчик, который у нас торгует спичками, у себя дома был чем-то вроде инженера…
– И что?
– А то, что у него хорошая память на цифры, он их запоминает с первого взгляда. «Модена пять-три-шесть-восемь-восемь-один». Последнюю цифру он не успел разглядеть, но ведь и этого достаточно, да?
«Модена пять-три-шесть-восемь-восемь-один-два».
Я вижу этот номерной знак из окошка моего автомобиля заключенным в рамку, будто в экран телевизора, под желтым светом зажигающихся фонарей. А если перевести взгляд, вижу многоквартирный дом, перед которым припаркован черный «мерседес», чуть деформированный по бокам в изгибе лобового стекла, как в старом кинескопе. И еще дальше, между алюминиевыми штырями, на которых держится подголовник соседнего со мной сиденья, я вижу подъезд и домофон с рядами кнопок. Под одним из них значится имя владельца машины. Марио Веласко, улица Кампителли, 31. Инженер.
– Что это за спазмы?
Грация смотрит на меня, большие глаза широко распахнуты, посередине лба – крохотная, выражающая озабоченность морщинка, нарушающая четкую линию темных бровей. Она сидит рядом со мной, держит на коленях фотоаппарат; объектив приткнулся к туго натянутой джинсовой ткани, а маленькие пальчики с коротко остриженными ногтями лежат на кнопке пуска, в любой момент готовые на нее нажать.
– Какие спазмы?
– У вас спазмы… Время от времени вы дергаете рукой и сжимаете кулак. Вот уже третий раз… Вам нехорошо?
Я ничего такого не замечал. Смотрю на свои руки: они так долго лежали на руле неподвижно, что совсем затекли. Растираю их, засовываю в карманы.
– Это, наверное, потому, что я не спал ночь, – объясняю я.