Последний вышел из церкви как только подъехали Даша с Гришкой – не то в окно подсматривал, не то служку оставил караулить – и разгулявшийся народ как-то сразу притих, женщины скромно натянули платки, мужчины стянули с голов кепки. И смирно потянулись внутрь. Я зашла в последних рядах: если честно, все ждала, когда раздадутся вопли ужаса и народ повалит обратно. Все же отмывала я в темноте, мало ли где та баба успела еще намалевать? Да и окунаться в пахнущий свежей краской воздух не слишком хотелось. Окна стояли день и ночь открытыми, но запах ремонта выветривается с трудом – это каждый скажет.
Отец Пантелеймон, видимо, тоже так решил – и добавил ладана. Побольше.
Поэтому я на всякий случай встала у самых дверей (Ника протолкалась вперед, чтобы лучше видеть) и не стала их закрывать. Погода сегодня выпала хорошая – легкие перистые облака закрывали излишне ретивое для августа солнце, холодный ветерок разгонял духоту, охлаждая разгоряченные тела. Можно было надеяться, что служба пройдет без обмороков.
Была у моей дислокации и еще одна цель. Бабу с кладбища я хоть в лицо и не запомнила, зато внушительную комплекцию успела оценить и потому теперь придирчиво рассматривала гостей. Проблема в том, что деревенские вообще точеными фигурами не отличались – плотные, сильные тела, такая и коня на скаку и в избу горящую. Ника среди них смотрелась, как цыпленок, хотя удивительно быстро влилась в коллектив. Ее никто не звал, но разве запретишь? Она с раннего утра развила бурную деятельность. Ужаснувшись отсутствию электричества, притащила меня в дом участкового, нагладила старым утюгом красное платье для себя и зеленое для меня (смотрелись мы, как светофор на выгуле, но если вместе не стоять, то, может, и нормально), закрутила плойкой волосы и нанесла боевую раскраску. Затем скептически посмотрела в окно, на собиравшуюся толпу, и интенсивность макияжа умерила, что я горячо одобрила, хотя некоторых гостей можно бы и в цирке показывать, зашибали бы приличные деньги…
В общем, теперь сестрицу было хорошо видно из любой точки – мужики бродили вокруг нее косяками, а Ника, как породистая болонка, впервые оказавшаяся среди уличных кабысдохов, деланно удивленно оглядывалась.
Вот же… Роковая дамочка, тьфу! Лишь бы ее деревенские бабы потом втихую не побили.
Но о чем бишь я? Ах, свадьба. О главных героях чуть не забыла – а ведь было что сказать. Даша что, Даша и в резиновых сапогах была бы красавицей – мы, женщины, еще и не так можем преобразиться. Длинное, цвета слоновой кости платье было весьма скромным, прикрывало колени, шею и плечи – в общем, лишь бы отец Пантелеймон не придрался. Макияж тоже почти отсутствовал и все же она умудрялась прямо-таки светиться: затаенной улыбкой, счастливым взглядом, слезами, собравшимися в уголках глаз. Все это понимали и самую чуточку завидовали. А я еще и чуяла – и размышляла о том, что эта женщина пережила достаточно, чтобы заслужить хорошего мужа. Был ли Гришка хорошим? Ну… Наверное. Может быть. Другом так точно.
Самому парню явно было неловко – и причиной тому были не только чужие взгляды, но и свадебный костюм, в котором ему явно было неудобно. Он то и дело поводил плечами или нервным жестом оттягивал воротник, пытаясь ослабить галстук, отчего все попытки выглядеть престижно терпели крах. Коротко остриженные и торчавшие ежиком волосы тоже его не устраивали – он все пытался, как привык, запустить руку в вечно всколоченную шевелюру. Довершал дело ядреный красно-коричневый деревенский загар, кончавшийся аккурат по кромке обрезанных волос – из-под короткого ершика просвечивала трогательно-белая макушка. Как был балбесом, так и остался… Хорошо хоть все дурные мысли из его головы, видимо, ушли.
Но самым колоритным персонажем была Маня. О, свадьбу стоило устроить хотя бы для того, чтобы ее увидеть! Невыразимо гордая своей миссией, девчонка держала над Дашей брачный венец. Благо, росту в Машке было немало, а силушка молодецкая – она могла бы так и день простоять. Но сияла при этом как начищенный пятак – во все зубы и их отсутствие. Отец Пантелеймон ей не только благоволил, назначив хранительницей церковной казны, над которой та теперь тряслась, как Кощей над яйцом со своей смертью. Он еще и спрашивал с девицы изрядно, выбив для ее должность. Теперь Маня большую часть дня проводила в церкви: мыла полы, меняла свечи, собирала записки за упокой и здравие. За одно это я была готова отца Пантелеймона расцеловать – и к делу пристроил и деньги какие-никакие, но платят, а много ли ей надо? Уже не пропадет.