Она оборачивается и окидывает острым взглядом профиль своего сына, едва сдерживаясь от желания обхватить его за шею, наклонить к себе его голову, поцелуями растопить лёд в его глазах, заставить его смеяться. Смеяться так, как раньше — неудержимо и заразительно. Но страх выйти из однажды давным-давно принятого образа останавливает порыв. Она позволяет себе лишь слабый намёк на ласку — едва заметно касается его руки холодными тонкими пальцами, слегка ухватившись за ткань одежды.
— Ричард…
Насторожённый взгляд обращается к её лицу. В нём сквозит удивление, и немудрено — в голосе матери слышится позабытая ласка. На единый миг ему кажется, что время повернуло вспять и перед ним снова та, прежняя Лалия, на которую он с нескрываемым восхищением и обожанием взирал сначала из колыбели, потом с детского стульчика и, наконец, с жесткой ученической скамьи. Менялось всё вокруг: он сам, обстановка, люди, неизменным был лишь угол, под которым он всегда смотрел на мать — снизу вверх. Это продолжалось до тех пор, пока …
…в один миг он стал взрослым. Секунду назад он ещё был ребёнком, и его заботили детские мысли и задачи, и вдруг всё изменилось до неузнаваемости. И главное — изменилась она, страшно и непоправимо. До сих пор он иногда чувствовал себя щенком, брошенным в ледяную купель.
Где-то там глубоко внутри всё ещё сидело это немое обожание, оно пыталось пробиться изнутри. Временами казалось, что ещё немного и его просто разорвёт на части неутолённая жажда любви и внимания. Но ледяная сдержанность — отличный тюремщик. Ни одному язычку тепла сколь угодно сильному не уйти от его воли.
Он слегка отстранился, и материнская рука соскользнула по гладкой ткани рукава так и не решившись передать слабый порыв нежности.
— Знаешь, мама, у меня иногда возникает такое чувство, будто ты видишь во мне исключительно племенного бычка, а не сына, — холодная насмешка бьёт сильнее плети, оставляет невидимые кровавые следы.
Усилием воли женщина сдерживает гневный вскрик. Желание влепить пощёчину срывается впившимися в ладонь собственными ногтями. Она едва слышно шипит от боли — капелька крови краснеет на ногте. Она сама виновата, она заслужила … Но сколько же ещё нести ей это покаяние? Она устала, она смертельно устала. Когда-то, проявив волю, — не сумела ей следовать. О чём жалеть теперь? О несказанном вовремя, о несделанном в нужную минуту? Проводив взглядом худощавую фигуру сына до кресла, в которое он упал, как сломленное бурей дерево, она отвернулась и быстрым шагом направилась к выходу. Теперь, когда лицо её было скрыто сумраком, его исказила страдальческая гримаса.
И снова он остался один. Этот разговор, как лёгкое возмущение на чистой глади озера, слегка тронул чувства и растаял, словно и не было. Через несколько секунд образ встречи, случившейся некоторое время назад, стёрся из памяти подобно тому, как исчезает с холста смываемый художником неверный и неумелый эскиз.
Эскиз — вот, что это было. Этот разговор не имел смысла, поскольку у него не будет последствий. Такие разговоры случались каждый раз вот уже несколько лет с тех пор, как возникла эта идея. Впрочем, в нелепости её рано упрекать — может быть что-нибудь и выйдет. У матери всегда получалось добиваться того, что ей хотелось.
***
— Ты тоже осуждаешь меня, Гектор?
От скрытой сумерками, словно вуалью, стены отделилась невысокая фигура.Человек подошёл к креслу и в слабом вечернем свете, сочившемся сквозь высокие стрельчатые окна, покрытые витражами, обозначился коренастый крепкий мужчина с большими руками и ногами. Он был уже не молод — седина серебрила коротко стриженые волосы и пышные усы.
— Нет, мой лорд, я только сожалею ещё об одной утраченной возможности.
Его глаза небывалого среди человеческого рода фиолетового цвета с вертикальными кошачьими зрачками смотрели спокойно и немного печально, хотя губы улыбались.
— Вы же знаете, что беспокоит вашу матушку.
В дверь скользнул безликий серый слуга, повинуясь едва заметному кивку, поставил на столик поднос с графином и двумя кубками и исчез так же быстро, как и появился, словно растворился в сумерках.
— Да уж! — тяжело вздохнув, Ричард принял из рук своего наставника кубок, наполненный густым кроваво-красным напитком. — Спасибо. Я вот только одного не могу понять: а если родится мальчик… снова, — он окинул пытливым взглядом стоявшего рядом Гектора, — если это случится опять — история моего рода показала, что желание женщины тоже имеет вес — что тогда, а? Его утопят, повесят, задушат прямо в утробе, прикончив заодно и мать его, которая ни сном, ни духом ни о чём не будет подозревать до самого конца? Ты правда хочешь, чтобы я в этом участвовал?
— Какие ужасы приходят вам в голову, мой лорд, — послышался сдержанный ответ, — ваша матушка вовсе не чудовище так же, как и все остальные.
Ричард, уловив невысказанную мысль, усмехнулся:
— Ты хочешь сказать, что несмотря ни на что они вырастили меня? По-моему, они уже жалеют об этом. Я доставляю слишком много хлопот. А мать… — он прикусил губу, словно в последнюю минуту поймал уже готовое вырваться резкое замечание, и не стал продолжать. — Послушай, — встрепенулся он, — пойдем, пройдёмся? На запад. Возможно, ветер разгонит тучи, и мы успеем к закату. Ты же знаешь, каков он в это время года.
В лице Ричарда, во всей его фигуре вдруг проявилось что-то такое задорное. Он порывисто вскочил, словно одним движением стряхнул с себя мрак и холод, тяготившие его, лёгкий румянец проступил на скулах и глаза заблестели от предвкушения приключения.
«Мальчишка», — подумал Гектор, а вслух заметил:
— На двух ногах далековато идти…
— Значит … на четырёх? — улыбнулся Ричард.
Улыбка была настолько редкой гостьей на лице его подопечного, что у Гектора невольно сжалось сердце от какого-то странного щемящего чувства.
— Наверное, надо позаботиться о плащах, — заметил наставник. В его глазах словно золотые рыбки заплясали смешинки.
— Тогда вперёд…
***
Волки бежали рядом. Рядом: лапа к лапе, нос к носу, То и дело оглядываясь друг на друга и по сторонам, но, не поворачивая головы, а так, слегка скашивая глаза вбок. От природы они обладали отличным чутьем, и поворот головы им был не нужен. Окидывая пристальным цепким взглядом дорогу впереди себя, они замечали белую равнину широкой долины, покрытой недавно выпавшим снегом. Их следы были первыми, которые разрисовали природный лист загадочной вязью, незнакомой даже бывалым охотникам. Обладая большим весом, оборотни были значительно крупнее обычных волков, но оставляли едва заметные следы, которые почти сразу же заметала лёгкая позёмка, прикрывая клинопись снежной вуалью…