— Еще один такой, — потребовал Триммлер, подымая свой, снова наполненный стакан.
Эдем понял, что он не относится к людям, которые, выпивая, чувствуют свою норму. Блеск в его глазах подтверждал это.
Триммлер доверительно наклонился над столом, когда официант опять пошел к бару.
— Мечты, — продолжал он, — не являются достоянием только молодых. Слишком самонадеянно для вас, людей молодых, думать так. Но именно так вы и думаете. Слишком многие путают успех с мечтами. Я добился успеха. Большого, смею вас заверить. Я богат. Я знаменит, не как поп-звезда, но в моем собственном мире. Я был причастен к истории, я ее трогал, я ее делал с семнадцати лет. Но я никогда не был ее частью. Я никогда не летал в своих космических кораблях, никогда… мечты, которые я вынашивал молодым человеком, превратились в достижения других, в чужих странах. Но мечты обретают все большее значение по мере нашего старения. И знаете почему? Потому что остается мало времени, чтобы воплотить их в жизнь. И вот приходят молодые и сокрушают ваши мечты, будто они вовсе не существовали. — Он снова сделал большой глоток. — У вас даже нет представления, о чем я говорю, не так ли?
— Я понимаю, о чем вы говорите.
— Гм… — недоверчиво промычал Триммлер. — Вы англичанин, да?
Эдем кивнул.
— Европеец. Как я. Ближе ко мне, чем эти американцы со своим варварским образом жизни. Эта страна — культурная пустошь. Доллар! Только он их и заботит. Их доллары и что можно на них купить. Когда мне было тринадцать лет, мой отец водил меня на концерты. До войны я слушал некоторых величайших музыкантов мира. Я жду здесь чего-то почти пятьдесят лет. Чего я здесь жду?
Эдем увидел, что к ним опять направился официант.
— Думаю, что нам следует сделать заказ. Иначе нас выставят отсюда.
— Закажите. Что-нибудь. Цыпленка, если он у них есть.
Официант поставил на стол новый стакан с виски и льдом и принял от Эдема заказ: цыплят по-каджунски для пьющего и печеную краснорыбицу для себя. Блюдо из красной рыбы одно время было столь популярно, что в конце 1980-х годов был наложен запрет на ее отлов в коммерческих целях. В соответствии со стилем Эдема это было также самое дорогое блюдо в меню.
В это время в дверях появился Фрэнки в своем кресле и подал Эдему сигнал подойти. Эдем извинился, прошел через ресторан к таксисту.
— Вам послание от Такера, — сказал Фрэнки. — Он передал, что некто Гроб Митцер только что погиб. В здании, которое было взорвано. В Германии. Вашему другу, если он еще не знает об этом, ничего не говорите. Вас просто ставят в известность.
— О’кей. Увидимся позже.
Митцер… — размышлял Эдем, возвращаясь обратно к столику. Это имя упоминалось во время встречи Триммлера с Гуденахом. Триммлер говорил, что им следует встретиться с Митцером в Нордхаузене. И вот теперь он мертв. Сигналы опасности нарастали с каждой минутой.
— Что там такое? — спросил Триммлер, когда Эдем сел.
— Такер. Он хотел бы знать, когда мы вернемся.
— А при чем здесь калека? Он же встречал нас в аэропорту.
— Он входит в команду Такера.
— Любят они играть в бирюльки, эти американцы.
Если ему так сильно недостает Европы, почему же он не возвращается туда? — подумал Эдем. Имея доллары, имея фунты. Если Германия для него все еще дом, зачем же он остается здесь?
Триммлер пристально взглянул на него, затем улыбнулся и покачал головой.
— Жизнь не так легка, как кажется.
— Но не деньги же удерживают вас здесь! Вы заработали свое. Что же тогда?
— Все. Сорок пять лет. Вот сколько я прожил здесь. Кто вы такой? Детектив? Нянька?
— Нет, сэр. Я просто понимаю, что вы достигли многого, немыслимо многого для остальных нас. Но вы сделали это здесь, в этой стране. А Германия переменилась с тех пор, как вы покинули ее. Я могу вам сказать это именно потому, что живу в современной Европе. Никто там больше не ходит на концерты в тринадцать лет. Скажу больше: родители тратят все свое время, пытаясь помешать своим детям ходить на концерты поп-музыки. У нас есть наркотики, высокая преступность, СПИД и все другие проблемы, которые получила Америка. Все это одно и то же, где бы вы теперь ни жили.
— Может быть, так на Западе. Но в других местах иначе.
— Где же?
— В Восточной Европе даже после русского вторжения все еще живы старые ценности.
— И нищета. И голод. На Западе имеется прогресс.
— Вы называете экономические проблемы. Они могут быть решены. Но как вернуть моральные устои, значимость человеческих ценностей? Вы говорите о прогрессе. Знаете ли вы, что он означает для ученого? Какая-то доля прогресса? — Триммлер осушил свой стакан и подал знак официанту принести еще. Выпивка раскрывала его внутреннюю сущность. — Давайте я расскажу вам о прогрессе. Когда я мальчиком покинул университет, а это случилось из-за войны, меня направили в исследовательское подразделение авиации в Бремене. Это было в 1939 году. Мы испытывали нагрузки на самолет. Требовалось определить воздействие высотных полетов на человека. Мы не могли помещать крыс и мышей в раскомпрессированные емкости. Мы не могли видеть, что происходило с ними, не могли слышать, как они реагировали на это. Мы нуждались в людях. Вначале у нас были добровольцы из «Люфтваффе». После того как мы сорвали несколько барабанных перепонок и отослали нескольких людей в клиники для слабоумных из-за кислородного отравления, мы поняли, что, пока мы найдем решение проблемы, в наших военно-воздушных силах уже никого не останется. Тогда мы стали использовать других добровольцев. Преступников и прочий сброд. И благодаря этим испытаниям, благодаря риску, который мы приняли на себя, пассажиры могут летать теперь по всему миру в полной безопасности на любой высоте, которая вообще возможна. Вот, дорогой мой друг, откуда исходит прогресс. Из риска и смерти других.