— Вот именно что умер! — ответил Гробовский.
И вдруг подойдя к доктору, крепко обнял его.
Они сидели на улице, прямо на лавочке, где совсем недавно собирались солдаты перекурить. После душной лаборатории Иван Палыч хотел подышать морозным воздухом. Лаврентьев смолил самокрутку, Гробовский оживленно говорил.
— Иван Палыч, у станции происшествие одно случилось сегодня. Мотоциклиста убили, с ружья, в спину. Степан Воронов, механик «Нобеля и Ко», из пробега до Москвы. Лежал у реки, рядом — мотоцикл «Дукс», как твой. Да еще и пальто похожее. Мы думали, тебя… С Алексеем Николаевичем туда и обратно за сегодня смотались.
Лаврентьев кивнул, потом, выбросив окурок, подхватил:
— Митька, паршивец, парнишка там один, прибежал, говорит, что доктора охотники убили. Мы фаэтоном помчали, думали, всё… А ты живой, в своей лаборатории, — он улыбнулся, но тут же вновь стал хмурым. — Но дело тёмное, Палыч. Не случайность это.
Артём, нахмурившись, потянулся к носу, поправляя несуществующие очки. Его цепкий взгляд скользнул по гостям. Укутавшись плотней в шинель, он покачал головой, отозвался:
— Понимаю, к чему вы клоните. Но господа, едва ли это со мной связано. Мотоцикл — не редкость, идёт пробег, «Дуксы» то и дело в уезде рычат. Хотели, поди, ограбить Воронова — запчасти, деньги, шинель. Или охотники, как Митька сказал, стрельнули случайно, в низине, где рябчики. Всякое может быть. Расследование покажет, пусть урядник копает. С чего вы взяли, что в меня целились?
Гробовский, вспыхнув, сверкнул глазами.
— Иван Палыч, не будь наивным! Сильвестр, гниль болотная, чуйку имеет, как волк! Почуял слежку. Может быть, бонбоньерку Анны, может, вопросы Андрюшкины, может сам Гвоздиков в трактире выдал себя. Вот он и решил убрать тебя, чтоб морфиное дело замыть. Перепутали, это верно, но стреляли в доктора, в тебя! Кто ещё в Зарном на «Дуксе» носится?
Лаврентьев, сжав кулаки, кивнул:
— Именно так! По выстрелу видно — в засаде сидели. Никакие это не охотники и не случайность. Тебя караулили. Сильвестр не дурак, Иван Палыч. Накладные, печать, Субботин — всё шито-крыто, но ты, с твоей ревизией, близко подобрался. Может, и не слежку заметил, а просто следы заметает. Воронов — ошибка, а цель — ты. Урядник копает, может даже и ружьё найдёт, но без Сильвестра правды не будет.
— Может, и так, господа, но без улик — это все домыслы, — нехотя кивнул доктор. — Что вы предлагаете?
— Предлагаем, Иван Палыч, — тут же подхватил Гробовский. — Не высовываться тебе. В город — ни ногой. Сиди в больнице, лучше вообще из нее не выходи. А уж мы…
— Постойте, — оборвал его доктор. — Как это не выезжать в город? А лекарства? А препараты? У меня в селе эпидемия тифа! Мне людей лечить нужно, а вы говорите — не выходи…
— Иван Палыч, — Гробовский положил доктору на плечо руку. — Мы все понимаем. Но и ты нас пойми. Дело важное, и нам нужно…
— Нет, Алексей Николаевич, — доктор покачал головой. — Такое меня не устроит. Если я хвост прижму и в больнице буду сидеть, я людей загублю. Вы мне предлагаете мою жизнь на больных менять? Нет. Я не согласен. Буду лечить, буду ездить, как и ездил прежде.
— Иван Палыч, да пойми ты…
— Господа, вы бы зашли внутрь, — вдруг высунулась Аглая.
Все оглянулись на нее.
— Холодно ведь, — продолжала она. — Доктора мне застудите! А без него больница — и не больница никакая!
— А ведь верно говорит твоя помощница! — улыбнулся Гробовский, глядя на санитарку. — Пошли внутрь.
— Вот верно господин говорит, — кивнула Аглая, зыркнув на Грабовского. — Пойдемте внутрь, я чаю поставлю. Я пирожков напекла — отобедаете.
Гробовский вдруг заинтересованно посмотрел на Аглаю, сказал:
— А знаешь что, Иван Палыч? Идея у меня появилась. Не хочешь ничего менять — дело твое. Давай мы с тобой вот как поступим. Я будут к тебе в больницу заходить, следить за безопасностью твоей. Любой выезд, какой нужно — вместе будем ездить. У тебя ведь «Дукс» двухместный? Вот вместе и будем катать. У меня револьвер имеется, так что в случае чего прикрою тебя. Свою безопасность оставь нам, а сам спокойно занимайся своими склянками и больными!
На том и порешили.
Зарное утонуло в ночи. Шел снег, крупный, хлопьями, падал медленно, иногда вальсируя и отражая свет керосинки из окон, отчего казалось, что это звезды падают с неба.
В изоляторе пахло йодом. Иван Палыч ходил меж коек, подсвечивая себе керосинкой.
Вот Ефросинья, бледная, как полотно. На животе и груди уже видны розеолы — бледно-розовые пятна. Пульс плывет в брадикардии, сердце глухо стучит. Услышав доктора, женщина вздрогнула, в бреду прошептала: