— Ему тридцать три вообще-то…
— Вот! Я и говорю — старый. К тому ж, ещё и охальник какой!
Со двора вдруг донеслось конское ржание и голоса. Доктор и санитарка переглянулись.
Аглая побежала к окну:
— Подвода, Иван Палыч! Верно, опять раненых привезли…
— Да, это они могут, — врач поспешно накинул на плечи пальто. — Господи, куда ж мы их будем класть-то? У нас тут — тиф!
Слава Богу, раненых оказалось немного — всего-то трое, да и те не тяжелые. Кто в руку, кто в ногу… подживали раны уже… И все равно — куда ложить-то? На улице же не оставишь?
— А что в городе-то совсем мест нет? — принимая пациентов, осведомился доктор.
— Были бы — не привезли бы, — хмуро пояснил санитар, худой, постоянно кашляющий мужчина лет сорока. — В городе — самые тяжкие… А эти уж — вам.
— А про тиф-то у нас — нет, не слыхали?
— Да слыхали… Так куда же этих девать?
— Ну, для начала… — доктор обернулся. — Аглая, голубушка, а завари-ка нам чайку!
Трое… Народ все интеллигентный, рядовых нет.
Угрюмый мужик с узким небритым лицом и усталым взглядом — младший унтер-офицер Шафиров. Кузьма. Из окопных. Мастер с Путиловского.
Юнкер Максим Корольков… совсем еще мальчик. Безусое полудетское лицо, однако, взгляд, как у пожилого. Видать, на фронте много чело повидал, нахлебался.
Третий, пожалуй, самый веселый. Ротмистр Федор Иванович Штольц, разведчик. Из давно обрусевших прибалтийских немцев, откуда-то из-под Ревеля или Риги. Судя по наградам — герой. Этот смотрел гоголем!
— Да, доктор, царапнуло в руку! Малость отлежусь, да обратно к своим. А то возьмут еще без меня Берлин! Обидно. Верно, Максим?
— Да уж вы, господин Штольц, скажете! — передернув плечом, юноша с неожиданной мечтательностью закатил глаза. — А мне б лучше не в Берлин. Мне б лучше в Вену! Был я там до войны… ах!
Шафиров все так же отмалчивался, ротмистр же расхохотался. Небольшого роста, шатен. Интеллигентно лицо с узкими усиками, безукоризненный пробор, даже подворотничок ослепительно белый! Ну, так немец же! Хоть и русский, и герой — но, немец. Потому и аккуратист. Судя по всему, еще и оптимист по жизни. Артему такие люди нравились.
— А чаек у вас вкусный, доктор! — похвалил Штольц. — И девушки ничего… Ладно, ладно, коли кого обидел, так прошу извинить.
Как все остзейские (по сути — русские) немцы, ротмистр говорил по-русски очень хорошо, даже, пожалуй, слишком уж чисто и правильно.
— А вы, мадемуазель, что же с нами чай не пьете? Нет уж, садитесь, а то как-то неудобно даже!
— Как там, на войне? — присев к столу, вдруг спросила Аглая.
Все замолчали.
— Да как… — пожал плечами Шафиров. — Не сказать, чтоб совсем все плохо… Скорей — безысходно. И надоело все. Воюем, воюем… А победы нет! Ну, так сидим в окопах… Вот, казалось, Брусилов был… Почему б дальше не наступать?
Ротмистр шутливо погрозил пальцем:
— Э-э, Кузьма Ильич! Были б мы с тобой генералами…
— Вот, то-то и оно…
Все вновь замолчали.
— А вы о чем задумались, доктор? — прерывая молчание, поинтересовался Штольц. — Вижу, думы ваши нешуточные…
— Тиф у нас, — напомнив, доктор покачал головой. — Вот думаю — куда вас девать-то?
— Так, а на постой! — неожиданно предложил юнкер. Юное лиц его внезапно озарилось улыбкой:
— Вот, помнится, как-то в Вильне стояли…
На постой! А что? Коли управа платит…
— Аглая, слышала? Знаешь кого, кто мог бы принять? Еще и денег дадут!
— Денег-то денег… Да было бы — где, — девчонка задумалась. — Хорошо, поспрошаю. Андрюшку еще можно спросить… Он во дворе, позвать?
— Зови, чего уж.
Андрюшкин дядька, настоящий, а не фиктивный (Сильвестр) всех раненых и забрал. Просто скопом. Так домина-то большой. Места много! Не поленился, самолично прикатил на санях, едва только узнав про деньги…
Ну, хоть с этими сладилось… Теперь бы еще — с вакциной!
На следующий день, после обеда, доктор завел мотоцикл и покатил навестить Гробовского, ибо всерьез опасался, как бы у того не открылась рана па почве всех нервных потрясений. Любовь, дело такое… Да еще… уговорили ли отца Николая?
Отца Николая уговорили!
Об этом сияющий поручик сообщил прямо с порога, гость еще и в комнату войти не успел.
— Уговаривать-то долго не пришлось, — похвастал поручик. — У батюшки давно неприязнь трактирным. И помочь обещался, и даже лично участвовать! Еще и новомодный фотографический аппарат к делу сему приспособить… Ну, ты в дверях-то не стой — в ногах правды нет. Проходи, Иван Палыч, садись… Ну? Что там Аглая?