— А где Петр Николаич?
— Да по делам… Так что? Простила?
— Посмеялась, ага…
— Посмеялась? — Гробовский обрадовано потер руки и полез в буфет за графином. — Посмеялась, значит — зла не держит! Ну, накатим по одной…
— Да я…
— С морозцу! Да тут рюмки-то… Ах, хороша! Ну, Иван Палыч, что еще посоветуешь?
— Ты, Алексей Иваныч, цветов-то больше не покупай… Лучше подари ленту! Ну, в косу… Или брошку какую…
— Понял! Ага… Еще по одной?
— Да уж уволь! Спасибо.
В сенях послышались шаги… Отряхнув снег, в комнату вошел Лаврентьев. Весь из себя радостный и довольный.
Поручик вскинул глаза:
— Ты что это, Петр Николаич, как голый зад при луне? Светишься.
— Ну-ка, налей-ка!
Скинув башлык и шинель, пристав пододвинул табуретку:
— Прохор, урядник-то наш, хват оказался! Убийцу нашел! Молодец, живенько установил всех возможных свидетелей… свидетельниц в основном… И, знаете, кто оказался? Кто у нас на селе самый меткий охотник?
— Ну, Петр Николаевич, не томи!
— Митрий! Половой из трактира! Сейчас пойдем брать… И — обыск! Вот же подлец…
Глава 9
Фаэтон, скрипя полозьями, мчался по заснеженной дороге к околице Зарного. Снег хрустел под копытами, ветер хлестал в лицо. Раскрыли, негодяя! Нашли убийцу! Иван Палыч, укутавшись в пальто, сидел рядом с Гробовским. Оба напряженно молчали. Лаврентьев, хмурый, правил лошадьми, то и дело оглядываясь на доктора и приговаривая:
— Сейчас мы его… прижмем, собаку!
— Иван Палыч, не дело это, — в который раз словно пробудившись ото сна пробурчал пристав. — Ты доктор, тебе в больнице быть, склянки свои крутить. А тут — арест, да ещё Митрий, зверь пуганый. Мало ли что? Сидели бы лучше с Аглаей, чай пили. Пойми, за здоровье твое переживаю!
Иван Палыч, поправив несуществующие очки, отмахнулся:
— Алексей Николаич, коли стрельба, вдруг раненые будут. Кто их латать станет? Я врач, моё место там, где кровь. Еду — и точка. Ничего со мной не случится. Тем более сами говорили — он меня хотел убить, значит вроде как мой несостоявшийся убийца получается.
Лаврентьев, сверкнув глазами, хлопнул доктора по плечу:
— Вот это по-нашему, Палыч! Смело! А ты, Алексей Николаич, не ворчи. Доктор дело говорит, втроем возьмем гада. Лишние руки не помешают.
Гробовский только сплюнул в снег.
— Наконец-то! — выскочил из кустов урядник, указал наганом. — Там он!
Хата Митрия, низкая, с покосившейся крышей, притаилась у оврага почти на самом краю села. Тусклый свет керосинки сочился из щелей ставен, а дым из трубы стелился по ветру и пах горелым тряпьём. Фаэтон остановился в стороне, чтоб не спугнуть стрелка. Гробовский, сжав револьвер, кивнул Лаврентьеву. Тот, достав наган, постучал в дверь — глухо, как в гроб.
— Митрий! Открывай, по делу к тебе! — рявкнул пристав.
Тишина. Только ветер завыл, да собака где-то тявкнула. Лаврентьев стукнул ещё, сильнее.
— Открывай! Знаем, что ты там! Да без шуток давай — оружие у нас.
Иван Палыч, стоя за Гробовским, вдруг уловил шорох — едва слышный, как мышь в соломе. Сердце ёкнуло. Он рванул поручика за шинель, отталкивая от двери:
— Ложись!
И тут же грохнул выстрел. Брызнули щепки во все стороны, дверь треснула, пуля просвистела там, где только что стоял Гробовский. Пахнуло порохом. В ту же секунду звякнуло стекло — сзади хаты, будто бутылку разбили.
— Бежит, собака! Через окно! — взревел Гробовский, вскакивая.
Лаврентьев, матерясь, кинулся за угол.
— Уходит, Пётр Николаич!
Митрий, долговязый, в рваном тулупе, мчался к оврагу, сжимая ружьё. Его тень металась по снегу, как загнанный волк.
— Стой, собака! — заорал Гробовский, бросаясь в погоню.
Лаврентьев отстал.
— Уйдёт, гад! Уйдет!
Митрий, добравшись до кромки оврага, обернулся. Глаза дикие.
— Окружай! Брось оружие, Митрий! Брось!
Но тот и не думал. Противник вскинул ружьё, выстрелил наугад. Пуля взвизгнула над ухом доктора, снежная крошка осыпала лицо.
— Ох ты ж!..
— Ложись, Палыч! — крикнул Гробовский, падая в снег.
— Брось оружие! Стрелять буду! Приказываю!
Лаврентьев, не целясь, выстрелил из нагана. Раз, другой. Митрий вскрикнул, выронил ружьё и рухнул, покатившись вниз по склону.
— Попал! Алексей Николаич, заходи слева! Ружье возьми!
Подбежав, они увидели Митрия, скорчившегося в снегу. Кровь, ярко-алая, текла из виска, пропитывая тулуп. Противник не двигался.
Иван Палыч склонился, нащупал пульс. Пальцы дрожали.