— Доктор, ничего с больными не будет, — отмахнулся Ефим, явно страдающий от похмелья. — Народ у нас крепкий, сильный, в лечении особом не нуждается. Сам выздоравливает. А если уж умирает, то судьба значит у него такая. Обождут до утра, ничего с ними не станется.
От таких слов Иван Палыч разозлился.
— Вот что, Ефим. Крамольные ты вещи сейчас говоришь, за них и под суд ведь можно. Известное дело — саботаж.
Упоминание государственного слова подействовало на Ефима усыпляюще. Он свесил голову, даже прикрыл глаза. Его согнутая фигура застыла неподвижно. И лишь щеки и лоб, до этого белые, начали заливаться пурпурным.
Слово взяла хозяйка, все это время стоящая в другой комнате.
— Ефимка, так ведь и в самом деле люди там. А если бы мы так болели? А дети наши? Отвези доктора, он божье дело делает, людей лечит.
— Ну Марья… — плаксиво промямлил тот.
— Вези, я сказала! — рявкнула та и Ефим, тут же вытянувшись в струнку, закивал.
— Так и быть, доктор, отвезу, — он почесал затылок, его лицо, красное, сморщилось, как яблоко на печи. — Щас кум мой, Архип, с лошадью вернётся. Поговорю.
— Ефимка! — все тем же резким не терпящим возражений тоном повторила жена.
— Ладно-ладно, на своей кобыле свезу, доктор, — проворчал он и уныло побрел в сени.
Рябиновка встретила доктора неприветливо, чёрной ночью и воем ветра, что гнал крупчатый снег по крышам. Ефим ворча довёз Ивана Палыча на телеге, высадил у дома старосты, да тут же, не попрощавшись, поехал обратно. Оплату забрать не забыл.
— На овес, сам понимаешь.
Доктор лишь махнул ему напоследок — довез и на том спасибо.
Хата старосты, низкая, с бревенчатыми стенами, стояла в центре села, в окнах тускло светилось керосиновым теплом. Внутри пахло болезнью — тяжёлый горьковатый дух, что врач узнал сразу.
Староста, Прокопий Данилыч, мужик лет пятидесяти с седой бородой и усталыми глазами, встретил доктора немногословно, представился и указал на горницу.
— Там они.
На деревянных кроватях лежали больные — семья Журавлевых: отец, мать и их сын, парнишка лет пятнадцати, которому стало худо сегодня.
Иван Палыч вымыл руки в тазу, склонился над первой кроватью.
Отец, Игнат, был горяч, как печь. Блестящий от пота лоб пылал под пальцами врача. Кожа, желтоватая, как воск, натянулась на скулах, а глаза, мутные, блуждали, будто ища выхода из лихорадки.
Доктор осторожно ощупал живот, отметил напряжение — признак воспаления. М-да… Плохи дела.
Игнат застонал.
Жена, Марфа, была не лучше: её трясло, мокрые волосы липли к вискам, а из-под одеяла доносился неприятный запах. Женщина бормотала, слабый голос звал сына Лёшку, что лежал рядом. Парнишка, бледный, с синими губами, ещё держался, но его живот уже был вздут, а температура, что врач измерил ртутным термометром, ползла к сорока.
Иван Палыч выпрямился, вытер пот со лба. Вот ведь черт! Дела… И вправду брюшной тиф.
— Ну? — коротко спросил староста.
— Тиф, Прокопий Данилыч, — тихо сказал доктор. — Брюшной, от воды, скорее всего. Колодец ваш, говорят, мутный стал, из-за дождя.
— Есть такое, — кивнул староста. — Так ведь всегда так по осени. И ничего, пьем, и все живы, слава богу.
— Видимо в этот раз занесло заразу. Надо кипятить всё, что пьёте. И карантин объявлять, и чем быстрее — тем лучше.
Прокопий нахмурился, неопределенно кивнул. Было видно, что слово «карантин» было ему незнакомо, но он не решался спросить что это значит.
— Прокопий Данилыч…
— Дохтур, нам бы пилюли какие-нибудь, — мягко улыбнулся тот. — Скажите, что делать — мы все сделаем. Нам бы только людей поднять.
«Пилюли… — вдруг разозлившись, подумал Иван Палыч. — Были бы еще у меня эти пилюли!»
Но вслух ничего не сказал. Вместо этого открыл саквояж, достал склянки. Смешал раствор хинина с водой, подошел к отцу семейства.
— Прокопий Данилыч, помоги, — попросил он.
Вместе поддерживая голову Игната, напоили больного. Потом дали лекарство Марфе и Лёшке.
— Поможет? — тихо спросил староста.
— Это не от самого тифа, — признался Иван Палыч. — Хинин помогает снять лихорадку, температуру и общее воспаление. Больным сейчас нужен уход, Прокопий Данилыч. Изоляция, жидкая пища, обильное питьё, кипячёная вода. Кстати, в питье им щепотку соли давайте — чтобы обезвоживание исключить. Все вещи, — он кивнул на одежду, — сжечь.
— Как это⁈ — удивился Прокопий Данилыч.
— Так надо. В них — зараза.
— Так отстираем…
— Прокопий Данилыч, сжечь, — не терпящим возражений тоном произнес врач. — И простыни грязные тоже. Это поможет избежать распространение болезни. Вы тоже после каждого посещения мойте руки. Вот вам спирт — протирайте все. Воду кипятите, не меньше пяти минут. Всем на селе скажите — чтобы только такую и пили.