— Иван Палыч, вы нынче бледный! — улыбнулась она, отпивая шоколад. — Петербург не по нраву?
Артём, присев, кашлянул.
— Петербург прекрасен. Просто, мысли разные.
— И какие же? Все заботы врачебные?
— Не совсем. Антонина Аркадьевна, мне бы… нужна ещё одна встреча. С Григорием Ефимычем. С Распутиным, — доктор вдруг поймал себя на мысли, что робеет от этой своей просьбы, словно просил о чем-то постыдном. — В прошлый раз разговор наш оборвался, не всё сказали друг другу, признаться, толком даже не поговорили.
Фрейлина закатила глаза, её улыбка стала хитрой.
— Правда ведь, он сильный? Недаром царская семья ему верит! Слово молвит — и царевич оживает. А взгляд — будто душу пронзает! Ох, доктор, вы попались на его крючок и его charisme! — Она рассмеялась, но, заметив серьёзность доктора, кивнула. — Постараюсь, Иван Палыч. Говорят, сегодня вечером он будет свободен. Телефонирую вам в госпиталь. Идёт?
— Идёт, — выдохнул Артём. — Мерси. Спасибо большое!
Принесли кофе.
— А что-нибудь слышно от Ксении насчёт Штольца? — спросил Иван Палыч, немного расслабившись и отпивая горячий напиток. — Ситуация-то шибко странная.
Антонина нахмурилась, отставив чашку.
— Вчера с ней разговаривала. Вся в расстроенных чувствах. Переживает из-за этого Штольца. Говорит, что он человек хороший, милый и еще не собралась с духом, чтобы спросить его про фамилию. Я ей конечно повторила, что известны случаи брачных аферистов, а она лишь вздохнула. Штольц ей голову вскружил.
Антонина отпила кофе.
— Вот и сидит Ксюша, вздыхает, да снимки смотрит.
— Какие снимки? — не понял доктор.
— Которые они вместе со Штольцом делали. Удачно, надо сказать, сделали. Заводик тот сфотографировали, про который я вам говорила, который совсем недавно взорвали. Там теперь, говорят, такой пустырь несуразный.
— Пустырь… — задумчиво повторил Иван Палыч.
— Ну да, — кивнула девушка. — Только на фотографии и остался заводик тот. Но лучше бы природу фотографировал. Странные у него вкусы, у этого Штольца! Точно вам говорю — брачный аферист он!
От мыслей отвлекло какое-то волнение, происходящее на улице. Доктор и его спутница оглянулись.
У продуктовой лавки напротив ресторана толпились женщины с корзинами, старики, школьники. Лавка была закрыта на замок.
— Сахар обещали! — раздраженно крикнула баба в платке. — А нету! Закрыто!
И громко стукнула кулаком по двери.
— На фронт всё увезли, а нам — пусто! — вздохнул мужик с портфелем.
— Верно, обещали, — кивнул кто-то. — Сегодня, сказали, будут отпускать. А закрыто.
Вновь постучали в деревянные стенки лавки. Никто не открыл. Принялись возмущаться чуть громче.
Парень в картузе, стоявший чуть в сторон и словно этого и ждавший, влез в толпу.
— Товарищи! Доколе терпеть уже можно? Хлеб втридорога! Сахар не отпускают! Издевательство! Долой войну!
Толпа загудела, кто-то подхватил:
— Правда! Грабят! Простой люд! Сил уже никаких нет!
Женщина швырнула ком снега в парня.
— Заткнись, смутьян! Чего тут воду мутишь?
— А разве я не прав? Возьми-ка, мать, лучше листовку, почитай как есть на самом деле.
— Не нужны мне твои бумажки! Еще не хватало чего! Чтобы меня потом с ней погнали куда подальше?
У афишной тумбы «Поддержи фронт!» появились жандармы. Один, с рукой на кобуре, крикнул:
— Что тут происходит? Агитация?
Парень сразу же рванул бежать, но второй жандарм из подворотни ловко сбил его с ног. Разлетелись в разные стороны листовки, которые тащил с собой парень, упали в грязь. Толпа окружила лежащего.
— Смутьяна вязать будут…
Жандармы скрутили парня, пихнув в чёрную карету с Литейного.
— В охранку! — рявкнул старший.
Карета уехала. Толпа продолжила стоять в очереди за сахаром.
— Неспокойно нынче в Петербурге, — произнес доктор, глядя на произошедшее на улицу.
— Везде неспокойно, — ответила Антонина. — Война идет.
Они распрощались и каждый пошел по своим делам.
На сегодня было запланировано много мероприятий. Во-первых, еще одна, на это раз последняя лекция. Потом посещение медицинского музея. Далее — ужин.
В госпитале имени цесаревича Алексея, в Зимнем дворце, с утра гудела суета: санитары таскали носилки с раненными, сестры милосердия звенели шприцами — привезли на санитарном поезде раненых с фронтах и многим требовалась скорая неотложная помощь. Иван Палыч предложил и свои руки, но от помощи доктора мягко отказались и попросили пройти в зал. Просвещать — вот была его основная задача тут.