— Тоже грудь, — буркнул тот. — Слабость, кашель были. Не вынесла.
Доктор вновь принялся прослушивать пульс и сердцебиение.
«Какой же странный пульс… неровный, с перебоями. Аритмия?»
— А на сердце раньше жаловался?
Кузнец неопределенно кивнул. Мальчик закашлялся, начал хрипеть.
— Никодим, держи его полусидя! — скомандовал Иван Палыч, роясь в аптечке. — Не давай лежать, хуже будет!
Кузнец, побледнев, приподнял сына, подложив под спину одеяло.
Вася, задыхаясь, шептал:
— Батя… больно…
Никодим, стиснув зубы, погладил его по голове.
— Терпи, сынок, доктор спасёт.
Иван Палыч, достав ампулу морфина, наполнил шприц.
«Успокоит, снимет панику, облегчит дыхание», — прикинул он.
Вколов дозу в плечо мальчика, достал пузырёк с нитроглицерином — таблетку под язык, чтобы расширить сосуды и разгрузить сердце. Сейчас главное — выиграть время, не дать отёку задушить мальчика.
Доктор приоткрыл окно, впуская морозный воздух, чтобы облегчить дыхание, и велел Никодиму:
— Дыши с ним, медленно, в такт! Показывай, как надо.
Кузнец, не отрывая глаз от сына, кивнул. Иван Палыч заметил, как Вася начал дышать чуть ровнее, но синюшность осталась.
«Морфин сработал, но надолго ли?» — подумал он.
— Вася, слышишь меня? — тихо спросил доктор.
Мальчик слабо кивнул.
— Покажи рукой где болит?
Вася потянулся к сердцу.
— Дышать тяжело?
Парень кивнул.
— Бывает, что сердце сильно стучит? В груди как молот?
Мальчик кивнул.
— Да… бывает.
— Губы синели? Ноги отекали?
Кузнец, побледнев, пробормотал:
— Губы… да, синели. Ноги — не смотрел… Иван Палыч, у него с детства так. Я к врачам водил, которые еще до тебя. А они… ничего, говорят, нельзя сделать. А ведь и не пробовали, понимаешь? Поэтому он и дома все время сидит — сам же видел. Ноги слабые у него, да и сам телом слаб. Я одно время говорил ему, чтобы ходил, чтобы силы появлялись. А он пройдет пять метров — и тяжело ему уже. Вижу, что мучается, не стал его заставлять. Вот он и сидит весь день дома.
Иван Палыч, записывая в уме анамнез, взглянул на мальчика. Синюшность губ, бледность, одышка — всё указывало на сердце.
И вновь принялся прослушивать грудь фонендоскопом — долго, пристально.
Тоны сердца были глухими, как удары в подушку, а между ними — резкий шум, будто ветер в щели.
«Систолический, — отметил доктор. — Клапан сужен, кровь еле проходит».
Аритмия подтверждалась.
Отложив фонендоскоп, Иван Палыч простучал грудь пациента пальцами. Глухой звук слева, за пределами нормы, намекал на расширение сердца. Справа, у рёбер, перкуссия дала звонкий оттенок — плевра чиста, но это слабое утешение.
Доктор выпрямился, потирая лоб. Анамнез, осмотр, аускультация — всё складывалось в мрачную картину. Туберкулёз? Возможен. Слабость, потливость, похудение, кровь в мокроте — вполне вписываются в эту картину. Но — нет.
Ревматизм с осложнением на сердце? Возможно. Боли в суставах, шумы в сердце, одышка, кашель лёжа — похожая на это картина.
Но вероятнее и очевиднее другое.
Сердечная недостаточность.
Он повернулся к Никодиму, совсем тихо сказал:
— Никодим, у Василия сердце больное, давно. Клапан в нём узкий, кровь толком не качает. Потому и задыхается, и отёки, и слабость. Теперь оно совсем истомилось, лёгкие заливает.
Кузнец, стиснув шапку, выдохнул:
— Господи… Как же так? Он же… Иван Палыч, спасёшь?
Доктор, сжав губы, кивнул.
— Сделаю, что могу. Но…
Говорить самого главного доктор не хотел. А как сказать отцу, что сына вылечить не удастся?
— Надо в город, к профессору, может, в Петербург. Я напишу письмо, найдут, что делать… — начал Иван Палыч.
— Письмо? Профессору? Иван Палыч, ты же доктор! Ты от тифа всех спас, вакцину сделал, Зарное на ноги поднял! Неужто для моего Васьки ничего не придумаешь? Сделай вакцину, как для тифа, ты же можешь!
Иван Палыч грустно улыбнулся.
— Никодим, не путай! Тиф — зараза, от него вакцина есть. А у Василия порок сердца, врождённый. От этой болезни вакцины нет и быть не может! Тут операция нужна, на сердце, но таких нигде не делают, ни в России, ни за границей! — Он осёкся, увидев, как кузнец побледнел, но продолжил, тише: — Я не бог, Никодим. Я земский врач, не чудотворец.
Кузнец шагнул ближе, его глаза, красные от слёз, сверкнули.
— Не чудотворец? — прогремел он, голос эхом отразился от стен. — А кто полсела от смерти утащил? Про тебя, Иван Палыч, и про твои дела в газетах печатают! А теперь мне говоришь — ничего не можешь? Мой Васька помирает, а ты про письма да профессоров! Отмахиваешься ими. Помогать не хочешь? — Он ткнул пальцем в доктора. — Придумай что-нибудь, доктор! Ты же умный, в Петрограде лекции читал!