Космо вошел, тихонько закрыл дверь и присел ко мне на кровать. Он был легким, почти невесомым, как птичка, в матрасе даже ямка не образовалась. Может, я и была рада его видеть, но не хотела, чтобы он об этом догадался. Пусть думает, что я вовсе не рада. Я часто злюсь на людей, когда они делают для меня что-нибудь хорошее, потому что не хочу привязываться, не хочу скучать по папе, не хочу хотеть, чтобы он вернулся, если ты, конечно, способен понять такое, ну да, я обращаюсь к тебе на «ты», с чего бы мне говорить тебе «вы», ты кто, вообще, такой? Чем ты главнее меня, чтобы я тебе «выкала»? Ты не какал в штаны, когда был маленьким? Не воровал конфеты в булочной? Ты такой безупречный, что все должны снимать перед тобой шляпу и падать на колени: ваша честь то, ваша честь се? Чем ты заслужил свое звание? Я вообще не знаю, что оно означает, это слово честь. Потеряла ли честь моя мать, когда впустила Космо в свои глаза, и в свою постель, и в свое сердце? Так говорят люди, но с какой стати им верить. Я никого не уважаю, так-то вот, все люди — придурки, и ты в том числе, так что с сегодняшнего дня я буду обращаться к тебе на «ты», как и ко всем остальным.
Космо спросил:
— Могу я зайти к тебе в гости?
Я ответила:
— Ты уже здесь.
А он сказал:
— Ты плохо себя чувствуешь?
На это я и отвечать не стала. Пусть ему станет неловко. Пусть попотеет, чтобы завоевать мое внимание.
— Большой палец на левой ноге болит?
— Нет.
— Здорово, повезло тебе. А… волосы?
— Волосы не могут болеть, дурачок.
— Значит, тебе еще больше повезло.
Тут я прыснула.
— Я вижу, у тебя гости. (Он кивает на игрушки на моей постели.) Не хочешь познакомить меня с друзьями?
— Они тебя уже знают.
— Неужели? Но я-то их не знаю.
— А тебе обязательно надо все знать?
— Ну да, Фиона. Конечно. Мне непременно нужно все знать. Знаешь, я ведь тоже болен.
— Неправда.
— А вот и правда.
— И как называется твоя болезнь?
— Она называется хочу-всегда-все-знать.
— Ну, это не болезнь.
— Нет, болезнь, Фиона. Уверяю тебя, болезнь.
— Где у тебя болит?
— В душе.
— В душе́ или в ду́ше?
— Очень смешно. А у тебя что болит?
— Горло. Сандрина говорит, у меня фарингит. Вот это — настоящая болезнь. Не то что хочу-всегда-все-знать.
— Фарингит? Ну надо же! Ничего себе словечко для человека с больным горлом!
— Я люблю длинные слова.
— А ты что, и другие знаешь?
— Антиконституционно.
— Ух ты! Откуда оно взялось? Я едва на ногах устоял.
— Это самое длинное слово в языке, только и всего.
— Где ты его встретила?
— Слова не встречают, глупый.
— Конечно, встречают. Я только вчера встретил одно, очень симпатичное.
Пауза.
— Ну? И какое?
— Да как же я вас познакомлю, если ты не веришь, что со словами можно встретиться?.. Слово, кстати, замечательное, и оно умирает от желания с тобой познакомиться.
— Слова не умирают.
— А вот и умирают. Если все перестают ими пользоваться и никто не хочет с ними встречаться, они вянут и в конце концов умирают.
— Ладно, давай, говори свое слово.
— Идиосинкразия.
— Идиот крезанутый! Ха! Ха!
— Вовсе нет. Ты хоть знаешь, что такое идиот?
— Конечно, знаю. Умственно отсталый, чокнутый, как в Шезаль-Бенуа.
ВЕРА
Шезаль-Бенуа, ваша честь, это местная психушка. То самое место, где Андре девять долгих месяцев продержали, как в тюрьме по милости Жозетты. Но Космо тогда еще об этом не знал.
ЖОЗЕТТА
В тюрьме? Мой муж был сумасшедшим! Это черным по белому записано в его истории болезни, которая хранится в больничном архиве. Можете проверить, ваша честь. Кстати, Ливанский Кедр рассказал, что уже в Париже у Андре случались приступы горячечного бреда и его помещали в Сальпетриер…
ВЕРА
Да, он сходил с ума: по мне! А я — по нему! Вот почему вы заперли его, как преступника! Вот почему донесли мэру на собственного мужа! Что, кстати, вы ему сказали? Причину насильственного помещения в психиатрическую лечебницу, насколько мне известно, требовалось указать очень точно, да и свидетельства близких тоже нужно было представить. В мэрию по вашему наущению пришли восемь человек. Да-да, Жозетта, ваши родственники и ваши друзья. Каких ужасов вы им наговорили? Он представляет опасность для себя и других! Позор! Это Андре-то, мой Андре — опасный!