– Хм, – задумалась Мэй, эту девушку действительно волновал вопрос праведной жизни. По ее мнению, нет ничего важнее праведной жизни. Если бы была возможность прожить достойно, но для этого требовалось бы отказаться от своей силы, она не задумываясь, сделала бы так.
– Скажи нам, Юймин, – улыбнулся Лей, приобнимая рабыню, – свободы от страданий тела и от смятений души достаточно для блаженной жизни?
– Нет, господин, – покачала головой рабыня, – необходимо позитивное наслаждение, причем телесное, а не душевное. А освобождение от боли не есть наслаждение, равно как и отсутствие наслаждения – боль. Ведь и боль, и наслаждение это как бы движение души, а отсутствие боли или наслаждения не есть движение: отсутствие боли даже напоминает состояние спящего. Телесные наслаждения намного выше душевных, и телесные страдания намного тяжелее: посему-то они и служат преимущественным наказанием для преступников и рабов, это очевидно, как дважды два четыре.
– А что ты скажешь по поводу рассудительности? – поинтересовалась Мэй.
– Она есть благо, но ценна не сама по себе, а лишь благодаря своим плодам. Как друзей все любят ради выгоды и как заботятся о частях своего тела лишь до тех пор, пока владеют ими. Да и некоторые добродетели присущи даже неразумным.
– Но добродетели все же есть?
– Кхм… – замешкалась на секунду Юймин, но увидев кивок Лея, продолжила, – нет ничего справедливого, прекрасного или безобразного по природе: все это определяется установлением и обычаем. Однако мудрый воздерживается от дурных поступков, избегая наказания и дурной славы, ибо не хочет претерпевать страданий, – ответила Юймин, затем вздохнула и добавила, – понимаете, госпожа, я считаю, что есть два предельных состояния: наслаждение и боль. А все остальное неважно. Не существует ни благодарности, ни дружбы, ни благодеяния, так как к ним ко всем мы стремимся не ради них самих, а ради их выгод, ибо без выгод их не бывает. Подлинное счастье маловероятно, ведь тело наше исполнено многих страданий, а душа разделяет страдания тела и оттого волнуется, случай же часто не дает сбыться надеждам. От природы ничто не бывает ни сладким, ни несладким; только редкость, новизна или изобилие благ бывает одним в сладость, а другим не в сладость. Мудрец все делает ради себя, полагая, что из других людей никто его не стоит. И сколь многим бы он по видимости ни пользовался от других, это не сравнить с тем, что он сам дает другим. Ощущения не ведут к точному знанию, поступать всюду следует так, как представляется лучше разуму. А заблуждения надо прощать, ибо заблуждается разумный не нарочно, а лишь понуждаемый какою-нибудь страстью: чем ненавидеть их, лучше переучивать. Преимущество мудреца не столько в выборе благ, сколько в избегании зол: конечную цель свою он полагает в том, чтобы жить без боли и огорчения, а достигают этого более всего те, кто не делает разницы между источниками наслаждений.
– Как интересно мыслят рабы в империи Лонг, хоть я и абсолютно не согласна с этим, – звонко рассмеялась Хань Мэй, выслушав эту тираду, – и откуда ты это узнала?
– Юймин умна, – улыбнулся Лей и поцеловал свою рабыню в щеку, – она сама дошла до этих мыслей. Смышлёная от природы. Еще одно доказательство того, что нет принципиальной разницы между рабами и свободными.
– И в чем же тогда твое несогласие, брат Лей?
– А я считаю, что не всякое душевное наслаждение или боль порождаются телесным наслаждением или болью. Например, можно радоваться благоденствию Родины как своему собственному. Разумеется, есть и дружба, и благодарность, и почтение к родителям, и служение отечеству. Посему-то, даже терпя поношения, мудрец будет, тем не менее, счастлив и при немногих усладах. К счастью друга следует стремиться, но не ради самого этого счастья, ибо для ближнего оно неощутимо. Но нам недостаточно одного разума, дабы мужаться и возвыситься над общими предрассудками, – нужно еще победить привычкой смолоду укоренившееся в нас дурное предрасположение. И к другу нужно относиться по-доброму не только ради пользы от него, но и ради возникающего при этом доброго чувства, за которое не жалко и боль принять. Посему, хоть я и полагаю конечною целью наслаждение, хоть и сокрушаюсь, лишаясь его, однако из любви к другу готов это принять, – Лей вздохнул, предаваясь воспоминаниям, – мой наставник говорил, что заботы о теле неважны, но телесные упражнения помогают овладеть добродетелью. Он также говорил, что мудрец не подвержен страстям, но я говорю, что ему знакомы горе и страх, которые порождаются естественно. Богатство не имеет самостоятельной ценности, но все же предпочтительнее бедности. Если вкратце, – Лей широко улыбнулся, – мы должны извлекать наслаждение из того, что в этот миг доступно, и не трудиться разыскивать наслаждение в том, что недоступно. Свобода духа важнее всего. Мудрец счастлив и в бедности, и в богатстве, и болезни, и когда здоров, везде он найдет удовольствие.