Шоу Бернард
Обращение капитана Брасбаунда
Бернард Шоу
Обращение капитана Брасбаунда
Мелодраматическая комедия
Перевод П. Мелковой
Холмы, окружающие гавань Магадора, порта на западном
побережье Марокко. Прохладный вечер. Миссионер, следуя
совету Вольтера, возделывает свой сад. Это пожилой
шотландец, духовно несколько потрепанный житейскими
бурями: ему пришлось направить ладью своей веры в
иноземные воды, кишащие чужими кораблями; тем не менее
он все тот же убежденный сын свободной церкви и ее
североафриканской миссии, человек с честными карими
глазами и безмятежной душой. Физически это невысокий
крепкий мужчина, загорелый и чисто выбритый; черты лица
у него тонкие и решительные, улыбка мягкая и чуточку
насмешливая. На нем пробковый шлем с сеткой, очки с
дымчатыми стеклами и белые парусиновые испанские
сандалии - словом, все, что полагается современному
шотландскому миссионеру. Но одет он не в дешевый
туристский костюм из Глазго - серую фланелевую рубашку,
белый воротничок и зеленый галстук с дешевой булавкой, а
в чистую белую полотняную пару, приемлемую для
марокканцев если уж не по покрою, то хотя бы по цвету.
Из сада открывается вид на Атлантический океан и
песчаное побережье, уходящее на юг длинной полосой, по
которой гуляет северо-восточный пассат. На побережье
прозябают редкие и чахлые перцовые деревья, манговые
пальмы и тамариски. Со стороны суши ландшафт ограничен
невысокими холмами, спускающимися почти к самому морю.
Это отроги Атласских гор. В течение двадцати пяти лет
миссионер имел возможность ежедневно любоваться этим
морским пейзажем; поэтому он не обращает на него
никакого внимания и целиком поглощен подрезыванием
неестественно большого, на взгляд англичанина, куста
красной герани. Этот куст да еще несколько запыленных
растений - единственное украшение его любимой цветочной
клумбы. Он работает, сидя на низеньком мавританском
табурете. Посередине сада, в тени тамариска, стоит
удобное садовое кресло; дом расположен в юго-западном
углу сада, куст герани - в северо-восточном.
В дверях дома появляется человек. Это явно не варвар, а
куда менее приятное существо - характерный представитель
современной коммерческой цивилизации. У него сложение
семнадцатилетнего юнца, который с детства недоедал;
возраст его определению не поддается. Только полное
отсутствие седины в его грязного цвета волосах позволяет
предполагать, что ему, вероятно, еще нет сорока;
впрочем, не исключена возможность, что ему нет и
двадцати. Лондонец сразу узнал бы в нем яркий и
необычайно живучий тип выкормыша столичных трущоб. Голос
его, от природы гнусавый и вульгарный, звучит сейчас
выспренне и сердечно. Говорит он свободно и
красноречиво: склад характера, приходская школа и
улица сделали из него нечто вроде оратора. Если
отбросить гнусавость, его речь весьма напоминает диалект
фешенебельного лондонского общества с его тенденцией
(иногда довольно приятной) заменять дифтонги чистыми
гласными, а последние превращать в нечто совершенно
отличное от традиционного произношения. Он произносит
"ау", как долгое "а", "ом" - как краткое "а" и
употребляет вместо долгого "о" обычное "оу", вместо
долгого "а" краткое "и", вместо краткого "а" краткое
"э", вместо краткого открытого "э" просто краткое "э", с
одним исключением: когда за гласной следует "р", он
обозначает присутствие этой гласной не тем, что
произносит ее,- этого он никогда не делает, - а тем, что
растягивает и смягчает гласную, порой даже так сильно,
что она звучит у него совершенно правильно.
Провинциальное "эл" превращается в его краткой передаче
в "эй". Все эти столичные ухищрения, повергающие в
ужас любого англичанина, кроме кокни, невозможно
передать без помощи фонетической транскрипции, разве что
вышеупомянутым крайне несовершенным способом. На
человеке мундир береговой охраны, явно с чужого плеча и
весьма потрепанный. Держится он этаким театральным
морским волком, и это удается ему настолько успешно, что
его можно принять за разносчика рыбы самого низкого
пошиба, которому посчастливилось найти работу на
Биллингсгейте в разгар сезона. Вся повадка его
свидетельствует о серьезном намерении втереться в
доверие к миссионеру - вероятно, с какой-нибудь
корыстной целью.
Человек. День добрый, мистер Рэнкин.
Миссионер быстро приподнимается и поворачивается, по
долгу своему сразу примирившись с тем, что ему не дадут
спокойно работать.
Вы здоровы, ваша честь? Рэнкин (сдержанно). Добрый день, мистер Дринкуотер. Дринкуотер. Не очень-то вам, наверно, по душе прерывать работу в саду из-за
такого, как я, хозяин? Рэнкин. Миссионер не имеет права считаться с тем, что ему по душе, а что
нет, мистер Дринкуотер. Чем могу служить? Дринкуотер (сердечно). А ничем, хозяин. Просто пришел рассказать вам
новости. Рэнкин. Что ж, присаживайтесь. Дринкуотер. Благодарствую, ваша честь. (Садится на скамью под деревом и
настраивается на долгий разговор.) Слыхали вы когда о судье Хэллеме? Рэнкин. О сэре Хауарде Хэллеме? Дринкуотер. Вот именно, о нем. Это самый что ни на есть дотошный судья во
всей Англии. Уж он-то, благослови его бог, никому не спустит, как
дойдет до кражи со взломом. Ничего против него не скажешь - я ведь и
сам за закон стою. Рэнкин. Ну? Дринкуотер. А об его невестке, леди Сесили Уайнфлит, слышали? Рэнкин. Вы имеете в виду знаменитую путешественницу? Дринкуотер. Вот, вот, я о ней и говорю. Та самая, что протопала через всю
Африку с одной только собачонкой и расписала про это в "Дейли Мейл". Рэнкин. Разве она невестка сэра Хауарда Хэллема? Дринкуотер. Уж будьте уверены - родная сестрица ихней покойной супруги, вот
она кто. Рэнкин. Так что же вы хотите сказать о них? Дринкуотер. Что я скажу? Господи, да ведь они здесь. Минут двадцать, как