- Но ведь Он был Сын Божий. Мог сделать так, чтоб Его отпустили. И мог всех их поубивать.
- Он не хотел, чтобы Его любили за насилие. Он хотел, чтобы Его любили за любовь и за добро, которое Он сотворил на земле. Потому и согласился умереть. А почему тебе это пришло в голову?
Я ему не ответил; я смотрел на обложку книги, которую читал Гарри. Я помнил наставления Роберта: говорить следовало медленно и неуверенно.
- Погоди, Шон, - сказал я. - Я схожу за сигаретами.
Я поднялся наверх к Роберту; Роберт торчал у окна, а я подошел к нему и посмотрел на этого негра, Ибрагима, который стоял на углу улицы, повернувшись лицом к стене, и я опять подумал, что он неподвижен, как дерево в долине, где нет ветра.
- Почему он так стоит?
- Может, видит что-то, чего мы не видим.
- Он ведь смотрит на стену.
- Не думай о нем. Как идут дела?
- Я забыл, что мне говорить об Иуде и Варавве.
Роберт обернулся.
- Тебя нельзя ни на секунду оставить одного. Спроси, почему Иуда предал Христа…
Я перебил его:
- Уже знаю. Но почему Ибрагим не поворачивается?
- Зачем ему поворачиваться? Может, он счастлив именно потому, что не должен смотреть на нас, людей.
- И мне б так хотелось.
- Не думай сейчас об этом. И не впадай в экстаз, когда говоришь о Боге. Помни, что ты Его пока только ищешь.
- А найду в тот день, когда мы купим новую собаку и поедем в Эйлат, точно? - сказал я и спустился вниз. Шона не было.
- Где он? - спросил я у Гарри.
- Тоже пошел за сигаретами, - ответил Гарри. - Роберт рассказал мне про вашу идею. Это свинство.
- Сообщи это ему.
- Не уверен, что я так не сделаю.
- Послушай, Гарри. Я в этой гостинице ищу Бога, а нашел пока только комнату, которую портье в мое отсутствие сдает по часам проституткам. Одна из них даже случайно оставила драные чулки. Но так получилось, что ни хозяину гостиницы, ни прокурору об этом ничего не известно. И что ты на это скажешь?
- Чайку не хочешь? Это тебя подбодрит.
- Зачем? Я прекрасно себя чувствую.
- Бесплатно, - сказал Гарри. - Ведь мы друзья. Я тебе принесу чая с лимоном.
- Читай свою книжку.
- Насчет Шона я просто пошутил.
- Очень благородно с твоей стороны.
Вернулся Шон, сел на свой стул.
- Принеси-ка мне стул, Гарри, - сказал я. - Не на стол же садиться.
Гарри встал и отправился за стулом. Тут вошла Луиза и остановилась в дверях.
- Поверни лампу к стене, - сказала она.
- Лучше я ее погашу, а ты подымешься наверх.
- Нет. Я хочу показать ему свою фотографию, - сказала она. Я заметил, что она здорово набралась; она ходила вниз, в тот бар, возле которого стоял Ибрагим, и сидела там в углу, где ее никто не видел.
- Ты ему уже показывала, - сказал я. - Не далее как вчера. Пересняла фотокарточку?
- Нет. Боюсь. А теперь погаси свет, я пойду наверх.
Я погасил свет, а она прошла мимо нас, и когда я услышал, как хлопнула дверь, снова зажег лампу. Гарри вернулся и поставил мне стул.
- Есть одна вещь, которую я не понимаю, - сказал я. - Как-то я читал книгу, название забыл. Там написано, что из всех учеников особенно сильно любил Христа Иуда, но он не верил в успех борьбы, которую вел Христос. Он верил в Варавву и думал, что, когда Христа начнут истязать, тот сотворит чудо и освободит свою страну.
- Это всего лишь гипотеза, - сказал Шон. - Ни в одном из признанных церковью Евангелий нет ни слова насчет отношения Иуды к Варавве. Таких книжек можно написать сколько угодно.
Он был прав; эту историю выдумал Роберт, а я ему немного помог. И у Роберта стояли слезы в глазах, когда он говорил о том, что переживал Иуда, поняв, что измена - всегда измена, и даже зарыдал, коротко и бурно, а я тогда понял, что Роберт - алкоголик и пьет тайком от меня; только алкаши способны так рыдать и мгновенно успокаиваться.
- И все же я верю, что Иуда любил Его больше, чем остальные, - сказал я. - Точит меня это, пойми. Почему только он один наложил на себя руки, когда Его не стало? Другой, например, от Него отрекся, и хоть бы что.
- Почему тебя это мучит?
- Не могу так, с ходу, тебе объяснить, - сказал я. - Чтоб ты понял, почему я о Нем думаю, пришлось бы рассказывать еще целых тридцать два года. Но, возможно, все было не так. Возможно, именно Иуда любил Его сильней, чем другие ученики, и ненавидел себя за то, что не может любить еще сильнее и продолжает верить в насилие и Варавву.
- Ты читал все Деяния Апостолов?
- Да, - сказал я. - Но не нашлось никого, кто бы мне объяснил то, чего я сам не могу понять.