И уходит. А я смотрю ему в след, затем смотрю на Риту, брата и шепчу:
- Так и есть. Ничего такого.
А затем срываюсь с места и иду в первую попавшуюся комнату.
Сначала я думаю, что так и буду целую ночь пялиться в потолок. Мне пришлось прогнать Сашу, выслушать тираду Риты по поводу того, какой Рувер своеобразный человек, остаться наедине со своими мыслями и практически дойти до безумия. Однако затем я поворачиваюсь на бок и ощущаю что-то твердое в своем кармане. Вакцина. Именно она вытаскивает меня из гущи самобичевания. Я вскакиваю, включаю свет и дотошно исследую желтоватую жидкость в тонком, металлическом шприце. Что же это? И зачем оно Аспиду? Вряд ли смертельное вещество – для этого у них есть винтовки. Тогда что внутри? Я недолго думаю. Вдруг понимаю, что терять мне нечего: венаторы все равно не убьют меня, им это невыгодно, и задираю рукав одолженной Ритой кофты. Будь что будет. Вкалываю вакцину в запястье.
- Ауч! – интуитивно отскакиваю в сторону и морщусь. Жжет, черт подери. Чешу теплыми пальцами ранку, вздыхаю и жду. Не знаю чего. Может, прозрения. Может, нового дара. Может, появления третьего глаза на лбу. Что там заключили в склянку мои сумасшедшие родственники? Наверняка, во главе клана мой дедушка. А бабушка – владеет такими приемами каратэ, что даже Джеки Чан отдыхает. Громко усмехаюсь и замираю: может, это вещество действует на подобных мне как хорошая порция не очень хорошего виски? Вновь улыбаюсь. Боже, да я схожу с ума. Перед глазами все плывет. Я смотрю на свою руку и вдруг вместо пяти вижу семь пальцем. Вот черт! Начались мутации! Моргаю, и, к своему счастью, уже не отмечаю изменений. Может, это лекарство сводит с ума?
Вдруг слышу шум за дверью. Вскидываю брови и решительно покидаю комнату. Напротив - еще одна большая спальня. В ней Рита и Саша. Спят. К моему огромному облегчению – раздельно. Рита на кровати. Саша в кресле. Оба расположены так, чтобы видеть дверь комнаты, в которой горевала я. Вот уж няньки. Но пусть мой сарказм никого не сбивает с толку. Я благодарна им, безумно. Даже за такую чересчур навязчивую заботу. Крадусь в зал, уже предчувствую сладкую встречу с Рувером, как вдруг вижу совсем иное. И я к этому не готова. Абсолютно.
Никка отходит от окна, испуганно расправляет плечи и пронзает меня тяжелым взглядом.
- Ты, - она выплевывает это, будто ругательство. Подается вперед, растопыривает пальцы и рычит, будто дикое животное, - это ты им нужна! Ты!
- Никка, я…
Но подруга не слушает. Она резко приближается ко мне, хватает за горло и отталкивает в сторону. К счастью, я не теряю равновесие.
- Они пытали меня, они хотели узнать о тебе все! – Карие глаза Вероники наполняются слезами. Она тут же смахивает их, выпрямляется и восклицает, - это твоя вина.
- Я ничего не знала! – Подхожу к подруге, но она тут же отскакивает в сторону. – Боже, просто поверь мне! Никка, я…, черт, ты здесь, ты в нашем городе. Но почему? Как это произошло? Ты же уехала!
- Какой сейчас месяц?
- Что?
- Просто ответь!
- Октябрь.
- Прошло уже пять месяцев, - ошарашенно шепчет Никка. Она распахивает глаза, делает несколько шагов назад и ударяется спиной о стену, - пять. Что же с моей мамой? А с отцом?
- Пять месяцев? – хватаюсь ладонью за рот. – Боже мой. Они держали тебя так долго?
- Они не просто меня держали! Они хотели узнать о тебе. Они спрашивали. И пытали. И водили на процедуры, и…
Я отворачиваюсь. Не могу этого видеть. Мне вдруг становится трудно дышать. Хватаюсь пальцами за горло, отхожу в сторону и крепко зажмуриваюсь: как же так. Почему? Зачем они это делают? Я ведь даже не подозревала об их существовании, а они в это время пытали мою подругу. Какой кошмар.
- Я просила их остановиться, - мямлит Вероника и медленно скатывается по стене вниз, на пол, - но они не слушали. Они все спрашивали, говорили, ты иная, ты приносишь беды. Они хотели тебя убить. Но за что?
Вновь смотрю на Никку и не верю своим ушам. Она не знает? Не знает об Андрее? Мои колени подкашиваются.
- Что же ты такое сделала? – хрипит не своим голосом подруга. – Что ты натворила?
- Эти люди рассказали тебе обо мне?
Никка складывает на груди трясущиеся руки, и я вспоминаю, как она делала нечто подобное, когда злилась или хотела поспорить.
- Знаешь, они были не особо разговорчивы. В основном, говорила я.
- И что ты говорила?
- Просила прекратить.
- Боже, Никка, я, правда, ничего не знала! Я сама относительно недавно стала частью этого мира, этого ужаса. Мне так жаль. Прости.
Подруга отворачивается. Мы сидим друг напротив друга. Я разглядываю ее черные, почти угольные волосы, изучаю костлявые плечи, торчащие локти. Что же они с ней сделали? Никка всегда была такой живой. Такой фигуристой и здоровой. А сейчас ее кожа сероватого цвета. Она исцарапана и покрыта шрамами, будто пытали ее вовсе не пять месяцев. А всю жизнь.