Однако смена правителей никак не отразилась на положении масс. В стране все так же свирепствовали тайная полиция и жандармерия. Без передышки заседали военно-полевые суды.
Председательствующий с металлом в голосе зачитывал:
— «Приговор № 1—326. Именем его величества царя Симеона Второго суд приговаривает: подсудимого Александра Костадинова Пеева в соответствии со статьей 112-й уголовного кодекса и статьей 3-й закона о защите государства — к смертной казни через расстрел».
Он вперил взгляд в изможденного седого мужчину на скамье подсудимых. Веки мужчины были прикрыты. На щеках — шрамы, следы недавних истязаний. Одежда висела на его худых плечах.
Председательствующий перевел взгляд на человека, сидящего рядом. Болезненно горящие глаза. Сквозь землистую бледность и кровоподтеки проступал жаркий румянец на скулах.
— «Подсудимого Емила Николова Попова в соответствии со статьей 112-й уголовного кодекса и статьей… — Он стал зачитывать скороговоркой, чтобы скорей покончить со всем этим делом: —…к смертной казни через расстрел. Подсудимого Ивана Илиева Владкова… к смертной казни через расстрел…»
О чем думали в эти минуты боевые товарищи?..
После окончания следствия Александр Пеев смог написать:
«Эти сто дней были непрерывным кошмаром. Удивляюсь, как все это я выдержал».
А в своем предсмертном письме:
«…Я спокоен, не чувствую никаких угрызений совести по поводу того, что я совершил и за что осужден на смерть. Считаю, что я исполнил свой долг, причем одинаково и по отношению к болгарскому народу, и к нашим освободителям — русским… Я начал служить Советскому Союзу сознательно, беря на себя весь риск, так как убежден в правоте дела, за которое ой борется. В схватке Германии и Советского Союза каждый болгарин, каждый славянин должен встать на сторону России…»
Может быть, в те мгновения, когда зачитывался приговор, его наполняло это чувство гордого сознания, что он сделал все для блага своего народа. Может быть, обводя взглядом своих друзей, он гордился их мужеством и сожалел, что они вынуждены разделить с ним его участь… А может, он радовался тому, что в этом холодном зале суда нет его ближайшего соратника, Никифора Никифорова, нет еще нескольких членов его разведгруппы и что эти люди сохранят в своей памяти и расскажут народу освобожденной Болгарии и победившей Советской России об их скромном вкладе в общую борьбу народов против фашизма…
Никифор Никифоров был отстранен от должности и взят под арест прямо там, в кабинете военного министра. Однако на первом же допросе он почувствовал, что у Стоянова и Недева нет против него никаких улик, за исключением радиограмм: уж его-то, юриста, прокурора и бывшего председателя военных судов, не так-то просто было провести. Во время же встреч с Александром Пеевым они, предполагая возможность провала, разработали соответствующие версии — и теперь Никифоров твердо придерживался одной из них.
— Я ничего не понимаю, господа! О ком вы говорите, о каком товарище Журине?
Ему зачитали текст радиограммы.
— Да, да, припоминаю… Кажется, я беседовал на эту тему с Сашей. Как вам должно быть известно, господа, мы с Сашей Пеевым друзья детства. Правда, в последнее время встречались все реже — заботы, дела… Но конечно, когда виделись, обсуждали политическую обстановку в стране. А кто сейчас не говорит об этом? Возможно, Пееву удалось выведать у меня какие-то сведения. Что ж, как генерал и государственный чиновник, я виноват.
— Вы не находите, что выглядит довольно странным знакомство царского генерала с отъявленным революционером?
— Но, насколько мне известно, с Пеевым знакомы и начальник генерального штаба, и министр, да и вы, Кочо.
Конечно, теперь все зависело от того, как будет вести себя на следствии Александр Пеев. Никифоров с болью представлял: если с ним, высокопоставленным генералом, следователи даже и теперь держат себя почтительно, да и находится он всего лишь под домашним арестом, то против Пеева они применяют все изощренные пытки, которыми славятся застенки болгарской охранки. Выдержит ли он?..