— Сука… Тварь! Я достану тебя, тварь! Е…аная сука!
— Мне очень жаль, что так вышло. Я предупреждал.
— Жаль! Тебе жаль?! Тварь ты, сука…
— Коржава… Не вышел из тебя переговорщик… А ведь надо было просто внимательно слушать.
— Ты еще ухмыляешься, тварь! Только что пятерых молодых ребят… Сучий выродок!
— Я больше не намерен извиняться за случившееся, Коржава. Теперь это твоя вина. Но во всем есть свои плюсы — вы наконец поймете, что имеете дело с серьезными людьми.
— Я тебя достану… Ты слышишь меня?! Я тебя достану, тварь. Я разорву твою задницу собственными руками!
— У нас мало времени, одиннадцать тридцать… Слышишь меня, Коржава?! Очень хорошо. Официальный протокол завершен. А теперь слушай меня внимательно: сейчас одиннадцать тридцать… Самолет уже находится в воздухе.
— Что?
— Большой двухпалубный самолет. На борту примерно триста пассажиров… Назвать более точную цифру?
— О чем ты говоришь?
— «Ил-86», Коржава, аэробус. Он уже взлетел и сейчас набирает высоту. И в нем гораздо более умный подарок. Ну, мы снова начинаем находить общий язык?
— Ты просто больной…
— Коржава, я не расслышал, хватит шептать…
— Больной…
— И запомни, Коржава, никаких заходов на посадку, минимальная высота — тысяча шестьсот. И ни метром ниже! Умная бомба. Ни метром ниже. Иначе — б-у-у-у-м-м!
Часы пока стоят
1
Среда, 28 февраля
Вечер
В поезде метро люди почему-то разглядывали друг друга в отражениях окон. Потом записанный на пленку голос произнес: «Станция Новокузнецкая». На медлительном эскалаторе девушка, улыбавшаяся ему минуту назад в отражении окна, перестала улыбаться и заспешила наверх — ее короткий роман окончен. Он не будет никуда спешить. Сегодня ему исполняется тридцать, и этот свой день — все же стоит признать, что не каждый день человеку исполняется тридцать, — он провел в дороге. Возвращение из служебной командировки… Да, так они это называют — «служебная командировка». Иногда он думал, что в его профессии главное — отъезд или возвращение домой? Он не находил ответа, но, пожалуй, ответ был и не так важен. Когда колешь дрова тяжелым колуном, помимо удовлетворения от физической нагрузки получаешь еще особый вид удовольствия — вот они, результаты твоей работы, прямо перед глазами. А в ЕГО работе? Что важнее: помахать топором или увидеть результат? Такая постановка вопроса довольно крамольна, но ответ, наверное, и не важен. Он посмотрел на свои тяжелые горные ботинки, на штурмовой рюкзак и негромко усмехнулся: девушка приняла его за возвращающегося домой альпиниста? Ну конечно, в такой вязаной шапочке… Что же, несколько последних недель он имел к горам самое непосредственное отношение.
Потом московский метрополитен выпустил его на заснеженную улицу, и он сказал себе: «Ну вот я и дома». Из киоска, торгующего музыкой вразнос, доносилась протяжная песня — «Течет река Волга…». Только на немецком языке. Эпоха сумеречного декаданса, легкого ироничного мазохизма.
Он остановился у расцвеченной нарядной витрины киоска и купил пачку сигарет «Кэмел». Проследил, чтобы не было наклеенной акцизной марки, проверил код. Чушь скорее всего, но вроде бы так они все же получше. Почти пятнадцать лет назад, в послеолимпийской Москве, — он тогда только начинал курить: сигарета-две в неделю, тайком после ужина — ни с чем не сравнимый кайф, — «Кэмел» стоили полтора рубля, и вот это были сигареты!
Первые иностранные сигареты (буржуйские, конечно, соцлагерь не считается), которые они курили с Максом. Эх, как все изменилось с тех пор — и «Кэмел» нынче не тот, может, где и существует ТОТ, да не здесь, и "заберите свой великий и ужасный Голливуд, верните «Белое солнце пустыни»… Как говаривал все тот же Макс, бродяга…
Макс откололся первым. Во времена, близкие к олимпийской Москве, это было бы воспринято как предательство, но времена меняются. Никто особо Макса не осуждал; потом за ним последовали еще несколько человек — кто за деньгой, кто за карьерой. Макс был одним из лучших — это признавали все, даже Дед, но он знал про Макса еще кое-что, наверное, потому, что они всегда были ближе других. У каждого из них имелись свои причины заниматься тем, чем они занимались, но все же именно в Максе, может быть, очень глубоко, был упрятан подлинный романтик и уж совершенно точно и вовсе не глубоко самый большой максималист из всех.
Но все же он откололся первым.
— Бутылку шампанского, пожалуйста… Да нет, нашего — брют…
Он убирал сигареты в боковой карман рюкзака и видел, как его место у окошка киоска занял смешной длинноволосый паренек. Растяпа — руки шарят по всем карманам, извлекая скомканные деньги, массу каких-то бумажек…
«То, что ты ищешь, ты никогда не найдешь, приятель, — подумал он и улыбнулся, — но это невелика беда…»
Растяпа любит брют — вот он убрал бутылку шампанского в пакет с рекламой сигарет «Лаки Страйк» и, отходя от киоска, перепутал направление. Теперь он пошел в обратную сторону — эй, Растяпа, так, значит, нам по пути?! Вот и прекрасно, краснокожий… Наверное, студент с замашками хиппи, может, математик, может, поэт…
Он шел все еще улыбаясь и слушал, как его ботинки скрипели по свежевыпавшему снегу. Когда увидел книжный развал, сердце учащенно забилось, но заставил себя пройти мимо. Пауза, так было решено, во всем надо уметь чувствовать паузу…
Все же он решил выкурить сигарету и поймал себя на том, что руки, как и у Растяпы, хлопают по карманам в поисках пачки «Кэмела». Но в следующую секунду он уже забыл о Растяпе.
«Пауза, — усмехнулся, — вот так вот, дружок… Но теперь все — я уже дома».
Теперь он был дома и пауза вроде бы подходила к своему завершению. Но когда-то Дед научил их с Максом читать ЗНАКИ. Это было как детская игра, позже он понял, что это лучшая игра на свете, потому что с тех пор интуиция редко подводила его. И когда резко заскрипели тормоза, что-то шевельнулось в нем, мутное и тревожное, — это опять были ЗНАКИ. Пауза, знаки… И почти неощутимое предвкушение… Эй, бродяга, ты уже ДОМА, ты сейчас обнимешь малышку дочь и жену, и уже ничто тебя не потревожит… Оставим все это.
Тормоза заскрипели у светофора, где множество людей стояли у перехода на другую сторону Пятницкой, и, конечно, это опять господин Растяпа… Самое-Безобидное-Существо-На-Свете вздумало не заметить большой цвета мокрого асфальта (да и асфальт вокруг действительно мокрый) «БМВ». И чуть не оказалось под колесами. Чуть не в счет, но имеется кое-что другое. Такое же НАШЕ, как матрешка, или балалайка, или автомат Калашникова… Автомобиль не так велик — всего лишь пятая модель, и Растяпа ничего не нарушал — уже горел зеленый, однако…
«Братва, не стреляйте друг в друга. — Он снова улыбнулся, шагая по „зебре“ перехода. — И песни у нас такие…» И, поравнявшись с капотом «БМВ», вдруг подумал, что если сейчас откроется дверца, то интуиция не подвела и все это только начинается. Хотя опять же, если он успеет отсюда сбежать, то, возможно, удастся уклониться и от всего остального. Ему хватило секунды, чтобы понять, что в автомобиле вовсе не вежливые бизнесмены, «косящие» под джентльменов, — сейчас почему-то стало модно «косить» под невинных овечек, — в машине «братки» среднего пошиба и потому самые агрессивные. Трое, одеты дорого и одинаково. Сидящий рядом с водителем делает кому-то телефонное внушение. И даже по телефону — жестикуляция, братва — пальцы веером…
«Они, наверное, не расстаются с мобильными телефонами даже в сортире, — подумал он, все еще продолжая улыбаться, — но это не мое собачье дело».
Потом двигатель заглушили, и дверца водителя открылась. С того момента, как Растяпа чуть не оказался под колесами, прошло не больше двух секунд, и теперь он стоял разведя в стороны свои длинные руки и растерянно, моргал.
«Ты еще и подслеповатый, приятель Растяпа… Ну вот, сейчас они будут учить тебя тому, кто в доме хозяин, но и, это не мое собачье дело…»
Надо побыстрее отсюда свалить. У Растяпы хватило безрассудства не заметить большой мокроасфальтовый «БМВ», и сейчас он получит за это по ушам. Сцена, к которой все уже давно привыкли, а привыкли — сами виноваты.