2 секунды…
И правая рука Стилета движется к ключам на блоке, его указательный палец ложится на такую яркую цифру «восемь».
1 секунда…
Крик боли или рев просыпающегося Чудовища, чей язык, чей желудок называется «огонь».
… Палец вдавливает кнопку-ключ «восемь», мгновение растянуто, и они все закрывают глаза, а потом…
Когда Игнат открыл глаза, красный мерцающий огонек погас, а на таймере бомбы застыло 0:1…
И ватное молчание, заполнившее пространство, сейчас взрывалось криками радости. Игнат не понял, как мальчик повис у него на шее и что это за голос, такой великолепный, голос обретенного мужества:
— Чертов ты дурень, палец-то отпусти! А может, ломай, ломай мою глупую руку!
И смех, смех командира экипажа, и что-то удивительное, что приходит лишь в очень редкие минуты, промелькнуло в глазах Зелимхана.
А мальчик плакал, повиснув на шее у Игната, и повторял одну и ту же фразу:
— Его больше нет, больше нет, оно ушло, Чудовище… его больше нет…
— Эй, джигит, — проговорил Зелимхан, — ты уже мужчина, перестань плакать.
— Его больше нет, понимаете? — Мальчик посмотрел на голубоглазого чеченца. — Больше нет…
А потом он почувствовал руку Стилета, потрепавшую его по волосам, и услышал голос человека с серо-голубыми глазами:
— Да, парень, его нет. Ты прав, краснокожий, и больше никогда не будет.
Четверг, 29 февраля
17 час. 01 мин. (00 минут после взрыва)
Нет, это был не взрыв. Просто таким ярким может быть Солнце, когда выходишь из Лабиринта… Чип посмотрел на часы.
— Одна минута шестого, — тихо произнес он. Жанна открыла глаза, и Чип чуть не утонул в них.
— Что? — прошептала она. — Что ты сказал?
— Одна минута шестого, милая. — Чип все еще не покинул ее. — Все уже позади. Взрыва не будет!
— Как?!
— Мы несколько задержались в туалете.
— Одна минута шестого? Значит… они… Уже все?!
— Да. Они, и мы тоже.
— Мы?
— Ну, если совсем чуть-чуть. По-моему, самолет идет на посадку.
— Точно? Этого всего… нет? Не будет?
— По крайней мере не сейчас.
— Да… — Она подалась к Чипу. — Обними меня крепче. Все? Все закончено? Скажи мне, что все закончено.
— Хорошо — все закончено. Вот. Я забыл тебе сказать еще одну вещь — ты просто великолепна.
Чип прижал ее к себе, чувствуя ни с чем не сравнимое тепло, удивляясь этому забытому ощущению, обретая его заново. — Хочешь, я буду говорить тебе это по четырнадцать раз в день?
— У тебя шальные глаза.
— А у тебя замечательная задница. А глаза — развратные. И пухлые детские губы.
— Как?
— Просто так. Хочешь? По четырнадцать раз?
— Где-то я слышала, — она поцеловала его, — что все происходящее в экстремальных ситуациях потом оказывается недействительным.
— Да? А что у нас такого произошло в экстремальной ситуации?
— Ну… — Она снова поцеловала его, потом коснулась языком шеи, груди в том месте, где была расстегнута рубашка, и подняла глаза.
— Ну вот, — сказал Чип, — раскосые и развратные.
— Ну и ладно.
— И очень теплые. Девушка, вы всегда трахаетесь в авиатуалетах с незнакомыми мужчинами?
— Нет, только в тех случаях, когда самолеты должны взорваться.
— Вместо этого.
— Что?!
— Да так, ерунда… Что там у нас такого стряслось в экстремальной ситуации?
— Некоторые обещания, числом до четырнадцати.
— А, это… Есть выход — каждый день по небольшой экстремальной ситуации. Если ты, конечно, не против гетеросексуальных отношений. А? Как?
Четверг, 29 февраля
Вечер
Когда самолет коснулся земли, солнце давно уже скрылось и последний день зимы закончился. Самолет отрулили на запасную полосу, к нему тут же двинулся автомобиль «Скорой помощи», мощная аэродромная пожарная машина, саперы. Чуть поодаль стоял «уазик» для конвоирования заключенных и несколько человек в форме внутренних войск, вооруженных автоматами.
Подали трап. Дверь утонула в покатом боку серебристого лайнера. По согласованию с землей первым должен был покинуть самолет капитан Воронов с заключенным. Когда Игнат и Зелимхан появились на трапе, к самолету быстро подъехал еще один автомобиль. Это была черная «Волга». Внизу к трапу подошла группа автоматчиков. Было молчание. Игнат слышал, как под их ногами скрипел трап.
— Постой, неизвестно, что у них на уме, — бросил Игнат Зелимхану, затем он сделал еще несколько шагов по лестнице.
— Я капитан Воронов, — обратился Игнат к старшему группы. — Я лично конвоирую заключенного…
Дверцы черной «Волги» открылись, и в появившейся фигуре Игнат узнал Деда.
— Павел Александрович, — проговорил Игнат. Дед быстро подошел к трапу, махнул рукой автоматчикам.
— С возвращением, сынок… — Он вдруг раскрыл объятия, и Игнат подумал, что это как-то странно и не похоже на всегда сдержанного Деда. — Не беспокойся, все нелепые приказы на сегодня отменены. С возвращением, Ворон. — Потом Дед посмотрел на Зелимхана. — Полковник Бажаев, Государственной Думой объявлена амнистия. Остались формальности, думаю, день-два.. Я лично обещаю вам свести этот срок к минимуму. И… спасибо. — Потом он перевел взгляд на Игната:
— Пойдем, сынок, отвезу тебя домой. Много чего придется рассказать… Но уже все позади.
— «Заячьи уши»? — Игнат вдруг вскинул голову и пристально посмотрел на Деда. — Это кто-то из наших? Да?
— Пойдем, сынок, в машину. Тебя ждут дома. Все уже позади.
— Павел Александрович, а не знаете вы. Лавренев?
— Лютый? — Дед усмехнулся. — Так его называют?
— Так точно, товарищ генерал.
— Ну и дружки у тебя… Друг детства?
— Так точно. Майор Бондаренко…
— Не волнуйся, говорю же тебе, все плохое уже позади. Совсем позади. Ему оказали помощь, и сейчас, насколько я знаю, он уже готов продолжать свой благородный труд.
— Он очень мне помог. Может, его труд не… он не совсем законопослушен, но эти триста человек сейчас в самолете…
— Я все знаю, сынок. Предлагаешь наградить братву орденами за личное мужество? — Дед мягко улыбнулся. — Поедем, сынок. Тебя ждут дома. Все закончилось.
Ворон сделал шаг за увлекающим его Дедом, потом вдруг остановился. Обернулся — автоматчики окружили Зелимхана, сейчас ему наденут наручники. День-два..
Они смотрели друг на друга, ветер был холодным, сырым, совсем не таким, как в небе, когда рядом с ними двигалось огромное пылающее Солнце.
— Ну, прощай, — проговорил Игнат.
— Да… Прощай.
Внезапно включили яркий прожектор, он ударил Ворону по глазам, ослепляя. Игнат заслонился рукой от искусственного электричества:
— Зелимхан, можешь пообещать одну вещь?
Майор, командующий группой автоматчиков, терпеливо ждал. Потом он посмотрел на Деда и вдруг, отступив на шаг, повесил наручники на пояс.
— Смотря что. — Зелимхан чуть насторожился.
— Не входи больше в самолеты в воздухе, не надо — Игнат поднял руку, указывая на небо, и улыбнулся. — Договорились?
Зелимхан посмотрел по сторонам сквозь морозный и ставший искрящимся воздух, поднял голову, вздохнул и с улыбкой проговорил'
— Ладно, пора.
— Будь — Свет больше не слепил, и они хорошо видели друг друга — Постой.. — Игнат покопался в карманах, — держи. — Он протянул ему пачку сигарет «Кэмел». — Выходит, что наши любимые. Как ты сказал? «Верблюд»?..
— Получается так. Спасибо.
Раздались голоса — по трапу начали спускаться первые пассажиры большого лайнера, аэробуса «Ил-86».
— Ну все, пора. Прощай.
Они еще несколько мгновений смотрели друг на друга, а потом, перед тем как разойтись, вдруг одновременно шагнули вперед и крепко обнялись
— Давай, братуха, Аллах даст, свидимся. Береги себя.
— И ты тоже. А потом их развела ночь.
Через несколько часов началась весна. Весна второго года чеченской войны.