— Не надо заманивать меня на ваше поле, — продолжил Маэстро, — надеясь, что я утону в ваших специальных подробностях. Этого не будет. Я требую ответов на чётко поставленные вопросы. И я имею на это право.
— Я вовсе и не собирался, — Серебряков пожал плечами и ощутил прилив гнева. Почему он должен оправдываться перед этим напыщенным фигляром?! Он, заслуженный учёный!.. Но тут же охолодил себя — ты ведь сам, добровольно, связал свою жизнь с этим человеком. Более того, этот «напыщенный фигляр» должен обеспечить тебе эту самую новую жизнь на долгие-долгие годы. Если, конечно, не передумает. — Нельзя сказать, что мы топчемся на месте, — выдавил из себя конструктор, пытаясь не допускать в своём голосе оправдательных ноток. — В некоторых областях исследований мы добились большого прогресса. Но мы не волшебники. Экземпляр создавали десять лет. Даже сами разработчики не всегда представляют его возможности. Мы же работаем всего пару месяцев. Как можно требовать от нас полного контроля за образцом?
— О контроле речи не идет! — заметил Лаптев. — Чтобы что-то контролировать, надо вначале это что-то запустить! У нас же в саркофаге как лежал железный лом с высокотехнологичной начинкой так и лежит до сих пор. Я помню, помню! — Маэстро выставил свободную руку вперед. — Я штудирую ваши отчеты, не сомневайтесь. Да, зафиксирована реакция на внешний раздражитель. Но она локальная. Она не стабильная и произвольная. И, скорее всего, неосознанная, если можно в данном случае применять термин «сознание». И по сути это всё.
— Позвольте, — не согласился Серебряков, — я не…
— И это всё! — повысив голос повторил Лаптев. — Микроскопические подвижки в понимании структуры квазиклеточного обмена меня не интересуют. Мне нужен функционирующий экспонат! Пусть с уровнем понимания шестилетнего ребенка, но действующий! А не холодный болванчик, нежащийся в технологическом растворе! Я даю вам две недели! Две! И если к этому сроку у меня не будет ничего кроме высокоумного мычания, мы будем разговаривать по-другому!
— Начальство, оно такое, — извиняющимся тоном произнес один из помощников Серебрякова, рассматривая радужные переливы на прозрачной крышке саркофага. — Ему результат подавай. А там хоть трава не расти.
Учёные стояли перед центральной нишей лаборатории, слегка утопленной вниз, под землю. Все её пространство занимал цилиндрический саркофаг, на две трети заполненный желтоватой жидкостью. Со всех сторон к саркофагу были приторочены многочисленные кабели, трубки, провода. Вокруг размещалось довольно много следящей аппаратуры. В центре ниши, под прозрачным колпаком, находился наклоненный сейчас вертикально постамент, на котором, как в коконе, была зафиксирована фигура человеческих очертаний.
Серебряков просунул руки в управляющие перчатки, которые в свою очередь располагались в лабораторном ящике. Маршевые манипуляторы над саркофагом ожили, переместились к верхнему люку и, ухватившись за край, открыли крышку.
Теперь можно было увидеть верхнюю часть лица, установленного в кокон человека. Глаза его были закрыты, а кожа на лбу и лысом черепе казалась абсолютно гладкой и неживой.
— Иногда я уверен, что он водит нас за нос, — глухо сказал Серебряков. Помощник глянул на него удивлённо:
— Что-что?
— Мне кажется, он все чувствует, а только прикидывается неживым. Ждёт своего часа. Посмотри, его биомолекулярная оболочка отвергает все. Питательные вещества, свет, раздражители. Он отторгает нас, но продолжает аккумулировать энергию внутри себя. И в один прекрасный момент…
— Это слишком… слишком ненаучно…
— Ты прав. Но по-другому с ним пока невозможно.
Влад шёл по утоптанному тротуару и ловил себя на мысли, что свой родной город он не спутает ни с каким другим. Привычные с детства, расчерченные на карте прямоугольниками кварталы; знакомые контуры зданий, выделяющиеся необычной архитектурой; немногочисленные, особенно здесь, вдали от центра, разноцветные капли автокаров, шелестящие мимо по мостовым. Вроде бы всё то же самое. Но нет. И воздух, состоящий тут из особой морозной свежести и даже снег, по-особенному хрустящий под ботинками.
Новосибирск окутывал тёмный зимний вечер. Свет уличных фонарей словно увязал в спустившейся мгле и мутно мерцал расплывчатыми подсолнухами вокруг ламп. Но Влада это нисколько не смущало. Напротив, он даже ощущал некоторый душевный подъём. Всё же командировки имеют одно очень приятное свойство, а именно — возвращение домой. Если бы ещё его Бестия поджидала его в квартирке. Эх…