— Дела… — передразнил Белоручкин. — А у нас, значит, бирюльки?
— Ты чего такой… всклокоченный?
— Владик… Я вот все думал, откуда же все-таки взялось столько энергии для перекодирования…
— И что?
— Кажется… Кажется, я догадался!
Глава 4
28.11–02.12. 2074
Данил проснулся в холодном поту. Под утро приснился кошмар. Будто он падал в бездну через нагромождение переплетающихся конструкций и не мог ничего с этим поделать. Пытался зацепиться рукой, чтобы прекратить падение, но пальцы проходили сквозь металл, словно это было не железо, а сгусток тумана. Жуткое ощущение. Осташевский попытался привести дыхание в порядок, вспоминая спросонья, где он и кто он.
Над ним нависал бревенчатый свод. Ничего нового. Всё это он видел, раскрывая глаза после сна, изо дня в день. Было удивительно, что сегодня он проснулся ещё до общего подъема. Чёртов кошмар.
Можно было заснуть снова, по его прикидкам у него было еще около получаса честно заработанного времени для отдыха, но Осташевский понял, что это ему не удастся. Тело охватило какое-то нездоровое оцепенение, прогнавшее сонливость и несущее с собой неприятный душевный трепет.
Данил попытался представить Наташу. Такие мысли всегда приводили его в благостное состояние и отвлекали от невеселой реальности. Он сосредоточился, но вместо ожидаемого расслабления, почувствовал досаду. Да, он видел плавные изгибы её фигуры, впечатляющие округлости, но, когда мысленно поднимал взгляд, черты лица девушки смазывались и размывались. И чем сильнее он пытался вспомнить её лицо, тем хуже это получалось. Черты безнадежно ускользали, и вместо милого женского овала с вздернутым носиком, являлось бесформенное пятно, на котором терялись любые индивидуальные признаки.
Не на шутку забеспокоившись, Осташевский крепко зажмурился. Но и это не помогло. Тогда он снова открыл глаза и в некоторой панике приподнялся на локте. Ничего не получалось. Он постарался вспомнить образы каких-то других небезразличных ему людей, но вместо этого в его сознании возникло другое прекрасное лицо с чуть раскосыми глазами. Оно, это лицо, явилось во всех подробностях, с каждой мелкой черточкой. И опять, даже мысленно, Данил не мог оторвать от него взгляда. Незнакомка — а Данил так до сих пор и не узнал её имени — определённо, владела истинной магией, по-другому такое наваждение объяснить было невозможно.
Чуть слышно застонав сквозь зубы, Осташевский откинулся обратно на топчан. Если они проторчат тут еще несколько недель, он точно сойдет с ума! Надо же было на закате своей карьеры наёмника вляпаться в такую переделку. Это какая-то тренировка на усидчивость, которая ему вот совершенно уже не нужна. Он ведь не стажёр, в самом деле. Протирать тут лавки третий месяц! И всего одно реальное боевое задание. Для чего их тут держат столько времени?! Какой в этом смысл?
— Подъём!!!
Его мысли прервала команда дежурного. То ли так быстро пролетели полчаса, в течение которых Данил рассчитывал ещё поваляться, то ли он ошибся со своими ощущениями.
Всё бессмысленно. Зарядка, завтрак, тактические занятия, общефизическая подготовка, полигон. Каждый день. Как под копирку. Глупость. Глупость.
— Ускоро би нас должны послати, — сообщил Драган чуть позже, шумно обрызгивая свое лицо водой в умывальнике.
— Ага, — хохотнул Пузырь, подбривая у зеркала бесконтактной машинкой вылезшую щетину. — Уж как послают так послают. Мало не покажется.
— Миха рекао. Говорить. И Кочкин.
Это начинало уже, если честно, Данила раздражать. Серб постоянно приносил какие-то оптимистические слухи, которые потом не подтверждались. Создавалось впечатление, что он нарочно поддерживал в товарищах боевой дух, и до какого-то времени это работало. Осташевский на каждом построении ждал, что Лопата наконец-то объявит о наступлении новой миссии. Но этого не происходило. Опять оглашался стандартный распорядок дня, и приходилось тупо поддерживать свою физическую форму, да привычно поражать цели на лесном полигоне.
К тому же всё больше холодало. Сосны на опушке поселения стояли совершенно застекленевшие на трескучем морозе. Зимние маскхалаты грели на улице только частично, пальцы на руках то и дело стыли, а кожа на лице дубела от пронизывающего ветра. Хорошо, хоть в помещениях, здоровенных деревянных домах, наскоро переоборудованных в казармы, хорошо топили. Но даже это не спасало Осташевского от всепоглощающей тоски.