Отец Харитон был настоятелем деревенского прихода на Смоленщине. Небольшая церковь обслуживала паству трех деревень. Верующие ходили сюда не часто. С каждым годом их число сокращалось. И даже старухи, которым до смерти оставалось совсем немного, предпочитали церковным службам концерты в клубе с громкими, визгливыми частушками, в которых поносили срамно и отца Харитона, сумевшего не сея, не работая, пустить на свет десять душ детей. Так пели о священнике комсомольцы из деревенской агитбригады.
Отец Харитон тогда молчал. Да и что мог сделать священник? Не выйти ж ему, помазанному в сан, с ответными частушками на разгульную, озверелую молодь…
Помня и почитая Писание, призывал паству к смирению и кротости, напоминая, что всякий кесарь дается людям на землю самим Господом. А потому — воюющий с кесарем — воюет с Богом…
Когда же в его церковь на Пасху ввалились комсомольцы и устроили там во время службы свое представление, глумясь над всем святым, а отец Харитон не выдержал и, прервав службу, начал выгонять из храма богохульников — его осмеяла толпа. И даже верующие отвернулись от священника, видя, что ни одна кара не коснулась комсомольцев. Они с гиком носились в алтаре, корча рожи образам, говоря непочтительное.
Плакал лишь отец Харитон, простоявший на коленях перед Спасителем три дня. Над ним глумились. Он не отвечал. Он говорил Богу о скорбях своих, просил вразумить народ, потерявший разум.
Когда же священник встал с колен, его невозможно было узнать. Осунувшийся, отец Харитон стал совсем седым…
И уже через неделю, когда церковь заполнилась не только верующими, а и всеми бездельниками, провел необычную для него службу, предупредив всех о грядущих бесовских временах, за которые каждый, потерявший веру в Господа, ответит и будет наказан геенной огненной и вечными мучениями.
— А как же ты говорил, чтоб с кесарем не воевать, что он от Бога? — хохотнуло рядом пьяно.
— Забывший Бога, кто б он ни был, кесарь иль мирянин, есть грешник. А хулящий Его имя — сатана, — ответил отец Харитон громко и вечером был арестован чекистами.
Долгим был его путь в Магадан. Пешком, под конвоем, вместе с сотнями таких же, как он бедолаг, шел Харитон через снега и болота, гонимый бранью и прикладами конвоя.
Старое пальто не держало тепла. В разлезшиеся сапоги заливалась грязь, набивался снег. К вечеру ноги сводила судорога, а тело ныло так, что короткое время сна становилось длительным мученьем. Харитон завшивел, не мывшись целых три месяца, и стал походить на тень, вставшую с погоста.
Над ним изголялись все, кому не лень. Особо — старший конвоя, матершинник и пьяница. Он любил рассказывать при Харитоне похабные анекдоты, скабрезные случаи. И ночью, заметив как молится священник, начинал горланить срамные песни.
Три с половиной месяца длился этап. Нет, не сам Харитон, в этом священник был уверен, Бог помог ему выжить и дойти до Колымы. Там его определили в номерную зону. А начальство, ухмыльнувшись, узнав кто он, отправило отца Харитона в барак фартовых…
— Там с тебя кудель живо выщиплют, — пообещала охрана, втолкнувшая в барак.
Священник молился. И чудо… Бог услышал. Узнав, кто он есть и за что осужден, фартовые отвели ему место потеплее, накормили, дали переодеться в теплое, а потом, отмыв его в бане, не велели будить целых три дня. Он спал. Фартовые берегли его сон и не решались громко говорить, базлать, петь возле священника. Бугор барака запретил обижать человека. И фартовые выполняли его волю. Когда же священника хотели охранники погнать на работу, фартовые вступились за Харитона, взяли его в свой общак, без копейки, без выгоды. Они помогали человеку выздороветь, окрепнуть, встать на ноги.
Эту зону держали воры. А они никогда не враждовали со священниками. Все верили в Бога. Почитали Его и ни одного гнусного слова о Господе никогда не слышал Харитон от тех, кого на воле считал отпетыми грешниками. Ведь это были воры в законе, нарушавшие всю жизнь, и не раз — заповедь Божью. До Колымы ему ни разу не доводилось видеть воров в лицо.
Здесь же, в бараке, сразу всех и не упомнишь. Ни одного имени человечьего, все под кличками. На него внимания не обращают. Играют в очко, в рамса. Другие чифирят открыто. Иные, разбившись на свои «малины», разговаривают о своем.
Когда Харитон просыпался, сявка бугра приносил ему поесть. Так же было в обед и ужин. С него никто не требовал плату, не ждал благодарности.
Лишь через месяц бугор барака спросил Харитона, как ему дышится? И, узнав, что беспокоится священник о своей семье, пообещал нашмонать ее. И через пару недель назвал адрес нового места жительства — в Сибири.