Однажды в зимовье двое заночевали. Сказались окруженцами. Поделились новостями с фронта. Нет, его Алешку они не знали. О немцах в селе не спрашивали. К своим пробирались глухоманью. Им дед сала дал, по краюхе хлеба. Пожалел мужиков. Может, и его сыну кто-нибудь поможет в лихую минуту. Немцам о встрече ничего не сказал. Слышал от баб соседних сел, что делают с пойманными окруженцами немцы. Рассказывали и о партизанах. К селу Пескаря они не добирались еще и потому, что прямо за лесом подступали к нему плотным кольцом болота. Коварные, непроходимые, с топями. Их даже свои — местные боялись. Не все знали пути-дорожки в них. Чуть сбился — пиши пропало. Был человек и пузыри остались. Да крик… Какой повисал, путался в лохматых еловых бородах, но никому не указал и не поведал, где сгинул человек. По болотам этим лишь знающие тропинки ходили. Чужому тут ступать было небезопасно.
Пескарь знал лес не хуже собственного зимовья. С закрытыми глазами любую тропку мог сыскать и пройти по ней не споткнувшись ни разу. За годы работы лесником знал каждый пень, всякую кочку. Он не любил возвращаться из леса в село. Когда же приходил, рассказывал Глашке и внукам о том, что слышал от соседнего люда.
Иногда, морозными, темными ночами, слышали сельчане громовые раскаты дальних боев, рев самолетов, пролетающих высоко-высоко в хмуром небе. Тягостным было ожидание. Еще труднее переносили люди безвестность. Она старила, сгибала плечи и убивала тихо, незаметно.
Дед Пескарь изболелся сердцем по Алешке. Но домашних успокаивал. Деревенских ободрял. Мол, вернутся мужики в дома. Скоро война кончится. Вон как гремят по ночам разрывы. Коль так — скоро победа! Иначе, кто бы стрелял? От чего бы дрожала земля в студеные зимы?
Все деревенские знали, как защищал своих сельчан Пескарь от поборов. Не давал увозить в полон девок и баб. Указывал на старух, каким без помощи не выжить. А и покой в селе будет, коль людей не обижать. Они ведь нигде больше жить не смогут. Малограмотные, темные, привычные к своим лесам и деревне, в чужих местах захиреют враз. Не приживутся, не стерпятся с неволей. А и убери молодых девок и баб, село вовсе обезлюдеет. Погостом станет. Такое всякой власти во вред, в убыток…
И не трогали немцы сельчан. Считались с мнением Пескаря. Хвалили за мудрость. Может и признал бы немцев Пескарь. Ведь с ним они были вежливы, обходительны. Советовались. Никогда не обижали Тимофея. Но… Именно из-за них ушел на войну Алешка. Жизнь и радость старика, его гордость и боль. Из-за них растут без отца внуки. И Глашка плачет не переставая. Будь сын дома, все было бы иначе… О! Сколько раз вскакивал Тимофей средь ночи от кошмарных видений во сне и валился на колени перед иконой Богоматери с единой мольбой сохранить сыну жизнь. Этим он жил все годы войны.
Пескарь был равнодушен к той власти, какую защищал сын. Он не любил ее трескотни, лозунгов и призывов, скучных собраний. Он обижался на нее за то, что силой вырвала мужиков села. До единого. Даже стариков. И послала, заставила умирать за себя, даже не испросив согласья.
Ни письма, ни весточки с фронта, седела голова Тимофея… И вот однажды, увидел, как квартировавший в селе Офицер и адъютант, поспешно собирают чемоданы.
— Что стряслось? — спросил заранее догадавшись и не зная, радоваться ему иль огорчаться.
— Красные идут! Они скоро будут здесь, — вынырнул переводчик из кухни.
А вскоре за немцами пришла машина.
Пескарь отказался уезжать из села. Всего отбоялся. Немцев пережил, своих и вовсе пугаться ни к чему. Старым стал чтоб начинать „все заново на чужбине. Да и кому он нужен — неграмотный мужик? Разве вот на погосте тоскует по нем клочок земли, где деды и прадеды похоронены. Дождаться бы вот сына, если он живой. А коли нет — не дожить бы до той вести.
Но Алешка вернулся. Средь ночи. Его по голосу узнал Пескарь. Кинулся к сыну. Впервые за все годы, за всю войну — заплакал. Открыто, не стыдясь. Старикам можно себе позволить расслабиться, когда в дом возвращаются ставшие мужчинами сыновья. Сын не удержался. Не доглядел Тимофей. Не приметил протезов вместо ног. Помог Алешке встать. За сердце схватился. В него, будто кол вогнали. Не продохнуть. У сына в глазах страх и боль. Калека… Как отнесутся к этому дома? Тимофей понял все без слов. Взял себя в руки.
Сын первым из мужиков вернулся домой. А на следующий день к дому Пескаревых пожаловали другие гости. Растолкав сельчан, толпившихся во дворе, вошли в дом не постучав. Заорали на Тимофея грязно:
— Где полицейский пес? Где продажная шкура? А ну, живо, шевелись, старая шлюха!