— Как ты? — прижалась вплотную.
— Ноги. Перелом, наверное! Болят.
— Дай гляну, — ощупала ноги Ольги. Та вскрикнула.
Не перелом. Успокойся. Вывих. А другую ушибла. Потерпи. Сейчас вправлю, — ухватилась за пятку. Ольга от боли закричала дико. Мгновенная боль, как вспышка молнии, пронизала все тело.
— Теперь все. Скоро пройдет. Сможешь ходить, — успокоила Гусева.
— А Зинка где? — спохватилась Ольга.
— Не знаю. Глянуть надо. Поискать.
Зинка сама подняла голову. И ругаясь на чем свет стоит, жаловалась на головную боль. Даже в темноте бабы увидели, как окровавлено, ободрано ее лицо. Волосы и шея в крови. Зинка с трудом открывала рот.
— Бабы, где мы? — спросила испуганно.
— Дай рассветет. Тогда увидим. А пока не больше тебя знаем, — огрызнулась Лидка. И содрав с шеи чудом уцелевший платок, пошла намочить его в воде. Волна окатила Лидку с ног до головы и едва не унесла обратно в море. Лидка вернулась, матерясь. И, подав мокрый платок Зинке, предложила:
— Оботрись. Морская вода быстро залечит царапины. Одно боязно, как у тебя с головой?
— Всю дурь вытряхнуло! — ответила Шалава и, всмотревшись в светлеющий горизонт, вскрикнула:
— Бабы! Да мы не на своем берегу! Нас унесло черте куда! Как домой попасть отсюда?
— Слава Богу — живы! И не очень потрепаны, — ответила Ольга смеясь.
— Иди-ка ты! Не потрепаны? Тебе мало? Ну, так знай, я с тобой в море больше не выхожу! — крикнула Зинка.
— Да хватит, дайте вернуться, чего завелись? — урезонивала баб Дуняшка.
Лишь к вечеру третьего дня, когда буря улеглась, к острову Птичий, куда шторм выбросил женщин, подошло научное судно, изучающее миграцию северной гагары, и взяло на борт усольских женщин.
— Ну, держись, бабы! Теперь чекисты житья не дадут. Всю
душу вымотают допросами, вопросами. Как оказались на запретной для вас территории? С какой целью туда попали и на чем? — зло шутила Лидка.
— А чего рыгочешь? Нам их не миновать. Иначе, как домой доберемся? — отмахивалась Дуняшка.
Ольге даже разговаривать не хотелось. Тяжелое предчувствие не давало покоя. И оно оправдалось сразу, как только бабы вышли на берег.
Их взяла в плотное кольцо береговая погранохрана. Повела закоулками незнакомого поселка на окраину. И приведя в приземистый мрачный дом, оставила одних в тесной, зарешеченной коморке.
— Попались, пташки, туды вашу! Сорваться, смыться хотели под шумок! — брызгал слюной желчный, худой мужик.
— Куда сбежать? Нас штормом унесло. Чуть не сдохли. Всю ночь в море мотало. Выбросило на какой-то остров. А ведь и погибнуть могли. Чудом уцелели. Иль не видите? У нас дети. Верните домой. Наши в Усолье с ума сходят. Наверное, думают, что погибли все до одной, — просила Ольга.
— Вы еще не знаете, что лучше. Особо для вас. Выжили на свою беду, — зловеще усмехался человек. И от этой его усмешки невольно повеяло леденящим холодом.
Весь следующий день просидели бабы за решеткой. Без куска хлеба, без глотка воды. А на другой день начались изнурительные допросы.
Они начинались под вечер и продолжались всю ночь.
Нет, рыбачек не били. Их держали на ногах, не давая присесть,
— Сознайся, что хотели удрать за рубеж, в Японию, иль Америку, чего отпираешься? Вот подпиши протокол и иди отдыхай! — предложил валившейся с ног от усталости Ольге раздраженный следователь.
— Я не подпишу! Я не хотела в Японию! И в Америку не собираюсь. Мне домой надо! В Усолье. У нас — дети! — теряла терпение Ольга.
— Твои напарницы давно признались. Чего ты скрываешь? Чего упрямишься?
— Ложь это! Не верю! Чего надо от нас? — не понимала баба.
Лишь через две недели, раскиданных по камерам-одиночкам,
рыбачек отправили в Усолье. Ни одна не поверила следователю. Не поддалась усталости. И лишь потом, много позже, узнали бабы, что нужен был следователю показатель по борьбе с перебежчиками. Поддайся кто-нибудь из рыбачек минутной слабости, соблазнись хотя бы коротким отдыхом, признай, что хотела убежать за границу и все четверо получили бы исключительную меру наказания, а следователь — орден и продвижение по службе.
Две недели изоляции… Их надолго запомнили все четверо. Голод, холод и сырость не отняли сил столько, сколько отняла неизвестность. Когда же среди ночи их вывели во двор и снова повели раскисшими, грязными улицами, бабы подумали, что видят друг друга последний день. Трое хмурых солдат с винтовками сопровождали их весь путь до грузового причала. Потом посадили на баржу, сдав охране, которая увела женщин в темный, кишащий крысами трюм.