Ион наступал, кипятился:
— Ну скажи, ты осталась бы на нашем месте?
«Он совсем взрослый, — промелькнуло в ее мозгу. — А я-то все думала — ребенок».
— Не знаю, — ответила она.
— Нет, ты хорошо знаешь, но не хочешь сказать. — Голос Иона безжалостен. — Никто не хочет разговаривать, везде гонят. В военкомате не слушают, тут — тоже. Заколдованный круг!
Дверь дернули сильнее. Григорий отодвинулся, и в комнату вошел Павел с двумя уполномоченными. Лимпиада выпроводила ребят в коридор, но через минуту позвала обратно.
— Есть для вас дело! — Она оживилась, у ребят же засверкали глаза. — Собирайтесь в дорогу. Утречком погоните государственный скот до Буга.
— Скот?! — невольно вырвалось у ребят.
— Да, целое стадо. Ион, посмотри, где дед, скажи, чтобы собирался, пойдет с вами вместе.
Григорий обиделся, с издевкой спросил:
— Может, еще няньку к нам приставите?
— Идите, идите, собирайтесь. Языки у вас подвешены хорошо, это я знаю.
Ребята бросились к Павлу:
— Зачем нам старик? Что мы, сами не в состоянии гнать скот? Возьмем карту, компас.
Только Павел немного больше их знал о войне, а потому твердо сказал:
— Пойдете с дедом Епифаном.
Возражать было бесполезно. Подошедший дед Епифан положил конец спору.
— Не сердись, Ионикэ. Я ничем не буду вас стеснять.
Уходили все сразу, и село пустело быстро. Никогда таким безлюдным оно, пожалуй, не оставалось. Из дворов выходили мужчины с котомками за плечами, женщины с детишками на руках, девушки, покинутые накануне свадьбы, старики, ставшие сиротами. Одни плакали уходя, другие плакали оставаясь.
Внезапно в этой сутолоке прозвучал мальчишеский голос:
— Возьмите меня с собой! Дедушка, крестная, я хочу с вами!
Это был голос Илиеша. Он смутно разбирался в происходящем. Одно ему было понятно: в Валурены могут прийти немцы. И еще: не увидит он теперь улыбки Лимпиады, не услышит ласкового голоса старика, шуток Григория, советов Иона. Начиналось что-то страшное. Не зря воют собаки в опустевших дворах, не зря страшно кричат совы по ночам на крышах.
Он уговаривал и мать уехать вместе со всеми. Она задумчиво ответила:
— Куда? Был бы жив твой отец… А так лучше не трогаться с места. Кто ожидает нас за накрытым столом? Кому ты нужен?
Последние слова пронзили Илиеша. Кому он нужен? Как это кому? С тех пор как стал сознавать себя, — рос на радость солнцу, согревавшему его, на радость птицам, которым приятно было, что он слушает их песни, на радость деревьям, с которыми он любил мериться ростом. Кому он был нужен? Да всем! Разве не радовал он бабушку, дедушку, отца, мать? Разве не нужен он был селу, которое видело его маленьким и хотело увидеть большим? Ведь он гордился, когда кто-нибудь из встречных говорил: «А ты подрос на целый палец, Илиеш!»
Никому не нужен… С некоторых пор он втайне мечтал о том, чтобы вступить в комсомол и хоть раз подняться в небо. Первого он мог достичь через полтора-два года честной трудовой жизни. А чтобы научиться летать, возможно, понадобится вся жизнь. Но все равно он взлетит в самую высь, выше, чем жаворонки, чтобы увидеть оттуда, как выглядит земля с Чертовым курганом, с долиной Купания, с ее дорогами и тропинками. Он подаст руку звездам со словами: «Привет, сестрички! Не ждали меня? Вы думали, что я вечно буду кувыркаться через голову на Чертовом кургане? Я прилетел посмотреть, какими чудесными гвоздями вы прибиты к небу, что не срываетесь на землю».
Разузнав все подробно, он вернется в родные Валурены, своими рассказами честно расплатится с теми, кто в детстве сказывал ему сказки. Как же это он никому не нужен?!
— Если ты не хочешь, то я сам уеду с дедушкой и Ионом, — твердо сказал матери Илиеш.
Мать заплакала.
— Как же я останусь одна?
У него заныло сердце. Но в это время столько людей расставалось, покидая друг друга…
Вначале дед Епифан и слушать не хотел Илиеша. Но тот наседал с таким упорством, так отчаянно умолял и в сельсовете, и дома у Лимпиады, что те наконец сдались.
Равноправным погонщиком скота Илиеш отправился с дедом. Ангелину успокоила Лимпиада:
— Я поеду следом за ними, найду их в Балте. Так что не беспокойся.
Никто из них не подозревал, что им не суждено будет встретиться, может быть, годы и годы…
Вот уже неделю двигался гурт по недавно богатым, а теперь изрытым и развороченным бомбами полям Украины. Дороги были забиты беженцами, шли войска, гудели моторы, ревел скот. Над этой сутолокой висела такая густая туча пыли, что на солнце можно было смотреть без боли в глазах, как сквозь закопченное стекло. Вдоль обочин валялись раздувшиеся трупы лошадей. После привалов на запыленной траве оставались пятна мазута от машин, окровавленные запекшиеся бинты. В воздухе пахло гарью, горелыми кирпичами, резиной. То и дело налетали немецкие самолеты. Во время бомбежки начиналось столпотворение.