На самой макушке холма в табаке виднеются три цветастые косынки. Парень старается не смотреть в ту сторону. Но иногда ловит себя на том, что глаза останавливаются на одном из платков. Эту косынку он узнает издалека. Под ней скрыты два цветка цикория, которые уже иссушили его. Вот уже больше трех месяцев он гонит их от себя, старается вырвать из своего сердца, не думать больше о них. Иногда кажется — все утихло. Но стоит увидеть ее даже издалека, как в нем поднимается вихрь, который мгновенно будоражит его покой, и все летит кубарем к чертовой бабушке. Только он не сдается. На карту поставлены его гордость и самолюбие. А ради этого он перенесет все, любую боль, какая только есть на земле. Не будет он унижаться и покоряться из-за какой-то любви.
Не для того он с раннего детства переносил столько лишений и обид. Не зря закалялся, бегал в детстве целыми днями босиком по снегу. Нет, он сумеет обуздать свои желания. Пусть знает Арион Караман, что у сына Мани Каланчи тоже есть гордость и железный характер. Подумаешь, влюбился, чудо какое! Словно бы и девушек больше нету! Почему он должен склоняться перед Караманом? Разве не одним воздухом они дышат? Там, на меже, в весенний день при посадке табака бригадир ему посоветовал: «Знаешь что, парень, выбери заплату по мешку. Так ведется». Микандру понял его и решил, что не следует опускать поводья своего сердца. Влюбился, ну и что, мало ли творится глупостей на свете? Он человек, а человек все может. Вот только ее жалко — переживает, бедняжка. Впрочем, это хорошо, что переживает. Хуже было бы, если б, едва попрощавшись с ним, забыла о нем.
И Микандру отчетливо чувствует, как кто-то разрезает его сердце на кусочки и посыпает солью. «В конце концов, все перемелется, утихнет и во мне это чертово пламя», — решает он. Но глаза опять блуждают по холму, останавливаются на табачной плантации, словно их магнитом туда тянет. Все же ему удается сосредоточить все внимание на деле. Лапки культиватора врезаются в землю, и поле становится рыхлым, черным, обновленным. Жесткие листы кукурузы задевают плечи Микандру, царапая иной раз до крови. Кожа Микандру, задубленная на солнце, шелушится. Неплохо бы надеть рубаху, все же защита. Но Микандру не хочет останавливаться. Пока он движется из конца в конец поля, он сильный и непобедимый. Остановка его пугает, словно бы некая измена самому себе.
Полдень. Солнце застыло в зените. Тени спрятались у корней. Душно. В табаке дышать еще тяжелей. Вороватый сарыч добыл себе пищу и улетел обедать. Овсянки угомонились. Заснул в кукурузе ветерок. Спрятались и мошки. Видно, жара их доконала. Только огромный жук измеряет длину стебля осота, не решаясь, с какой стороны начать его. По синему небу провел белую черту самолет. На солнце поблескивают его крылышки. Три девушки, работающие в табаке, раскраснелись от зноя. Пот льет ручейками с их лиц. Однако они еще не хотят обедать, стараются дойти до намеченного рядка. Анка, правда, безнадежно отстала от сестер, но это ее ни капельки не волнует. Если не успеет, сестры выручат. Гул самолета — предлог, чтобы ей разогнуться, распрямить спину. Она долго глядит из-под руки вслед самолету.
— Вот кто счастливый! — завистливо стонет она.
Тяжелый запах никотина дурманит ей голову, одежда — словно замазкой проклеена, руки пропитались горечью. И все вокруг кажется горьким. Анка летит вслед за самолетом в далекий город. На ней светлое воздушное платье, туфли на шпильках, и вообще ей там хорошо. А здесь ноет поясница, болят плечи, перед глазами бесконечное мелькание табачных листьев. Услыхав ее замечание, Викторица, которая несла в охапке листья, бросила беглый взгляд на небо, проговорила:
— Не дай бог такое счастье — целый день кружит в одиночестве, как кукушка. В глазах позеленеет от тоски.
Викторица не разделяла тяги сестры к иным просторам. Табак, боль в спине, духота, палящее солнце — все это было естественным, необходимым, обыденным, все это составляло ее жизнь. Неестественно было бы не работать в поле. Безделье угнетало бы ее.
Иляна, занятая делом чуть в стороне, уловив последние слова, вздрогнула, остановилась, посмотрела в сторону кукурузного массива и недоуменно сказала:
— Зеленые? Откуда вы взяли? Черные у него глаза, черные как уголь.
Сестры недоуменно уставились на нее. Наконец, когда сообразили, захохотали как сумасшедшие.
— Глухой не услышит, так выдумает!
— Голодной курице просо снится!
Иляна обиделась:
— Чего зубы скалите?!
— Мы говорили о самолете.