— А что, там математика нужна? — робко спросила Анка.
— Не знаю, вот Женя скажет, что и как. Потребуется, так придется немного попотеть, без пота ничего не делается. И хлеб замешен на поте. Смотри, это последняя попытка. А теперь сходи посмотри, не вернулась ли Лиза с фермы, если пришла, зови сюда.
Анка, потерявшая от радости рассудок, как вихрь рванулась на улицу. На крылечке споткнулась, полетела кувырком, чуть голову не разбила.
— Ошалела, что ли? — удивилась Викторица с Иляной. Она и в самом деле походила на сумасшедшую — обнимала сестер, кружила их, топала, прыгала по двору.
— Ура, уезжаю в Кишинев! Отец сказал, что еду в Кишинев! Ура!
Сообщив эту новость, она молниеносно выбежала в калитку.
Викторица равнодушно проговорила:
— Ну и дура, подумаешь, великая радость.
Она не тосковала по новым местам, и если приходилось иногда уезжать, то эти отъезды приносили ей больше беспокойства и забот, чем радости. Ей казалось, что она не смогла бы существовать без этой самодельной печки, в которой тлеют угли, без акации, что растет у калитки, без этого домика, завешанного табаком, без шороха кукурузы и стрекотания кузнечиков.
Иляна, опершись на изгородь, молча смотрела, как гаснет закат и судорожно вспыхивают далекие зарницы. Она упрекала себя, что так легко поддалась заманчивому предложению Викторицы и сделала еще одну попытку помириться. Подавленная, она стремилась освободиться от печальных мыслей, но они приходили вновь и вновь из каких-то закоулков души.
Из оцепенения ее вывела Лиза, которую привела Анка.
Лиза, стройная, хорошо сложенная, с двумя толстыми косами за спиной, шла за Анкой, робко, как невеста. Будто оправдываясь перед Иляной, сказала:
— Бадя Арион позвал.
Иляна подавила тяжелый вздох. Ненависть, сорвав свои кандалы, готова была вырваться на простор. Она с трудом обуздала себя, ответила сдержанно и тихо:
— Отец в горнице.
Мадалина поспешила навстречу Лизе с распростертыми объятиями:
— Забыла нас, Лизуня, совсем забыла.
Лиза опустила голову, как будто была в чем-то виновата. Стыдливость мешала ей смотреть людям в глаза.
— Все времени нет, тетя Мадалина.
— На ферме пропадаешь?
— Что поделаешь.
— Так ведется, Лизуня. Ужинала или дать немного соуса?
— Не хочу, спасибо. Я уже поела.
— Попробуй, соус из молодого цыпленка, со сметанкой.
— Честное слово не хочу.
— Брось ты свой соус! — крикнул Арион Мадалине. — Захочет, сама попросит, не у чужих.
Он знал болезненную застенчивость Лизы и боялся, как бы жена своей настойчивостью не обидела ее.
— Садись, Лиза, расскажи, какие новости.
Девушка смущенно села.
— Да что рассказывать, наверно, уже сами знаете. — Лизин подбородок с ямочкой начал дрожать, глаза затуманились. — Дожили, стали посмешищем всей деревни. Вернулась с фермы, чуть сознание не потеряла — во дворе милиция, окна разбиты, дети плачут.
— А мать что говорит? Образумилась хоть чуть?
— Стонет, лежит и стонет. Говорит, заболела.
— Завелась у лисицы болячка.
— Ох, как мне надоело жить! Наверно, никому так не надоело, — пожаловалась Лиза, вытирая хлынувшие слезы.
— Что ты сказала? — поднялся Арион. — Что это еще за новость! Надоело. Ну и слабый народ нынче пошел, чуть ветерок на него подует, уже морщится. К лицу ли тебе такие слова? Быстро же ты размокла. И отчего, спрашивается? Чего тебе не хватает? Умираешь с голоду? Не во что одеться? Или болеешь и некому тебя из ложечки кормить? Скажи, чтобы я тоже знал. Что за беда такая на тебя навалилась?
— Какой толк от всего, бадя Арион, если жизнь моя горше полыни? Лучше уж умирать с голоду, чем идти по улице и слышать за спиной: «Вон дочь Дремоты идет!»