— Не нужны мне его деньги, — вырвалось у мальчика.
— Идет война, Илиеш. Мир полон сирот и вдов. Ангелина одна пропадет. Она тебе же добра желает. Ей хочется, чтобы и тебе было хорошо, чтобы ты не знал нужды. Ведь дедушка твой сидит в тюрьме, власти косятся на вас. А Чулика при деньгах. Деньги откроют все двери, как разрыв-трава. Ты не должен судить ее. Она тебя носила под сердцем… Мать.
Слова Тоадера как-то размягчили мальчика. На него напала острая жалость к матери, и он заплакал.
Вскоре Илиеш вошел в хату.
Гости были пьяны. Чулика посадил паренька рядом с собой.
Илиеш норовил отстраниться и жался к матери.
— Одичал он из-за этой войны, — заступалась за него Ангелина.
— Ничего, отойдет. Мы же друзья…
— Многих вам лет! — поднял стакан Тоадер.
— Да будет у вас согласие и доверие, — произнесла Евлампия благоговейно.
— Да, доверие, — поддержал ее Сидор, поглаживая стаканчик.
— Выпьем, выпьем! — яростно закричал Истрати.
— Вино подобно человеку. В нем кипит и зло и добро. Мера нужна, — успокаивал его Тоадер Мунтяну.
Раскрасневшаяся, разгоряченная Ангелина положила руку на плечо Чулики, закатила глаза и запела жалобную песню:
Пела она протяжно, слабым, но приятным голосом. Илиешу было приятно ее слушать. Он осушил стакан не поморщившись. Веселость гостей не заражала его. Хотелось заснуть под мамину песню, как некогда в колыбели. Но где-то в груди не стихала боль. И примирение казалось зыбким, непрочным.
Илиеш с Ольгуцей сидели на желобе у колодца. Они рассказывали друг другу всякие истории. Девочка вытянулась за зиму. У нее были полные и красивые ноги. Под жесткой домотканой кофточкой стали округляться груди.
Просыхали дорожки. Кое-где еще белели пятна снега, но солнце пожирало его на глазах. От земли подымался теплый пар. Под заборами прорастала трава маленькими блеклыми стрелками с кроваво-красными кончиками.
— Уже весна, — сказала Ольгуца, приминая ногой кочку.
— У нас во дворе не осталось ни пятнышка снега, — похвалился Илиеш.
Он тоже подрос, но казался еще маленьким. На нем был коричневый армячок, на ногах — ботинки с деревянными подошвами и чулки из крашеной шерсти. Ангелина хорошо одевала его, чтобы все видели: отчим не держит пасынка в обносках.
Небо было светло-синее. На верхушке клена щебетали ласточки. В воздухе мельтешили пчелы.
У Ольгуцы были длинные и влажные ресницы. Когда веки опускались, казалось, что заходит солнце. Илиеш украдкой глядел на нее. Что-то приятно щекотало сердце. Он сидел бы целыми днями и разговаривал с ней.
Девочке тоже не хотелось уходить. Среди невзгод, которые принесла война, эти несколько минут у колодца были для них маленьким светлым оконцем.
— Ты можешь поднять полное ведро двумя пальцами? — спросил Илиеш.
— Могу… — Вся дрожа от сокровенной радости, она нагнулась, чтобы доказать ему.
— Ты сильная. А одним пальцем можешь?
У перелаза мелькнула серая шапка Чулики. Его сейчас особенно работой не заваливали, и он большую часть времени вертелся дома.
— Высохнет вода, парень! — крикнул он через забор.
В его словах Илиеш всегда чувствовал насмешку. А в эту минуту за «парня» он растерзал бы его. Илиешу казалось, что Чулика нарочно подчеркивает его маленький рост и худобу.
— Дьявол! — процедил он сквозь зубы, не трогаясь с места.
— Как бы не услышал — побьет! — предупредила его Ольгуца.
— Пусть только попробует!
— А меня отец бьет…
— Если ты позволяешь ему!
— А что мне делать?
Илиеш задумался. В самом деле, что могла сделать Ольгуца с таким верзилой, как Истрати, которого боялся даже он, хоть и не был его сыном. Не получив никакого ответа, Ольгуца продолжала:
— Ничего, осталось не больше чем два года, и все…
— То есть как «все»?
— Через два года выйду замуж или…
Он не дал ей закончить. И того, что услышал, было достаточно, чтобы его бросило в пот.
— Ты выйдешь замуж?
— А что ты думаешь? Все девушки выходят замуж.
Из-за забора опять послышался голос Чулики:
— Что ты там делаешь? Выкачиваешь весь колодец?
Илиеш не обратил внимания. Другое волновало его сейчас. У него в ушах, как колокол, звенело: «Все девушки выходят замуж». Значит — решено! Может, у нее есть кто-нибудь? Конечно есть, иначе она не говорила бы о замужестве. Значит, через два года не будет весны. Не будет ни желоба у колодца, ни густых ресниц… А он-то думал, что все это вечно, что пройдут годы, его возьмут в армию, он будет помнить каждое слово, сказанное ими когда-то, тосковать по ней, а она будет ждать. Его.