Так прошла неделя, вторая. И вот паренек почувствовал, что ему скучно. Он насытился по горло этой пустой жизнью. Когда же в рабочее время какая-нибудь работница видела, как он шатается без дела по парку, Илиеш смущался и пытался спрятаться. Ему не терпелось узнать, какая служба его ожидает, хотелось иметь свой уголок, возможность зарабатывать себе на хлеб. Вот бы Никита взял его в помощники! Но Руга не торопился.
— Ты не спеши, сваренная наспех мамалыга бывает сырой, — успокаивал он, когда паренек напоминал, что уже время взяться ему за какую-нибудь работу на фабрике.
— Разве тебе плохо живется? — спрашивал его Вэкэреску.
— Нет, — застенчиво отвечал Илиеш.
— Тогда какого тебе черта нужно?!
Илиеш знал, что ему нужно, но не было у него слов, чтобы высказать все. Теперь когда он ничего не делал и ел чужой хлеб, в нем заговорила совестливость человека, с детства привыкшего к труду.
Однажды ночью его разбудил Онофрей и позвал в соседнюю комнату.
— Иди, начальник хочет побеседовать с тобой кое о чем. В комнате Руги шла гулянка. Кроме мужчин здесь были Иринуца, служанка уехавшего начальника, и Наташа — работница, красивая, как погожий весенний день. Все были сильно подвыпившими. На столе стояло много пустых недопитых бутылок, тарелка с салом и другие остатки еды. Разговор начал Руга. Он не качался, только глаза его блестели.
— Послушай, Илья, ты крещеный? — спросил он ни с того ни с сего.
Девушки расхохотались. Паренек посмотрел на них с недоумением. Он тер глаза кулаками, старался сдержать зевок.
— Брось допрос, девушки скучают, переходи к действиям, — заторопил его Вэкэреску!
— Живее, какого черта! — понукал его и Онофрей.
Руга поднял указательный палец — дескать, прошу меня не прерывать, и продолжал более серьезным тоном:
— Скажи, парень, ты знаешь, кто я такой? Знаешь, как меня зовут?
— Господин субшеф Руга, — испуганно прошептал мальчик. Он знал, что тот становится задиристым, когда подвыпьет.
— А они? — Руга указал на остальных двух.
— Господин Онофрей и господин Вэкэреску.
— Так. Теперь разреши мне установить, что ты маленький идиот, который ничего не знает. Я — Молох, олицетворение солнца и огня, бог жестокости. Он действительно Вэкэреску, но с добавлением — Вэкэреску Тяжелая Рука. Как ударит — с места не поднимешься. А Онофрей — Глаза Навыворот. Достаточно ему бросить один взгляд, и дело идет как по маслу. Так прозвали его рабочие, и должен тебе сказать, мне нравится. Эти канальи не лишены остроумия. Сейчас, раз и ты попал в нашу компанию, мы должны тебя как-нибудь окрестить.
— Святой Илья хорошо будет? — предложил Онофрей.
Руга скривился:
— Не нравятся мне святые. Они годятся только для благочестивого бабья. Назовем его Муцунаке — маленькое забавное животное. Щеночек. Утверждаем или поставим на голосование?
— Единогласно! — заревели все.
— Откупорьте бутылку и помажьте миром голову младенца.
— Во имя отца и сына и святого духа совершается таинство святого крещения, — гнусаво запел Онофрей, капая из бутылки ром на голову полусонного мальчишки.
Илиеш стоял посреди комнаты, не понимая происходящего. Ему хотелось спать. Зачем его разбудили? Окна были закрыты, и в комнате стояла страшная духота. На полу валялись окурки, вилки, огрызки хлеба. Граммофон молчал, его иголка упиралась в застывшую пластинку.
Ром сразу прогнал сон. Илиеш неожиданно вырвался из их рук.
— Оставьте меня, я хочу спать! — закричал он, хотя сонливость уже прошла.
Руга схватил паренька и потащил обратно к столу. И тут Илиеш увидел его в совершенно новом свете. В его лице было что-то ужасное.
Илиеш разглядел квадратный подбородок с ямочкой посредине и могучие челюсти, словно два жернова.
— Без истерики, Муцунаке, не то впадешь в немилость, — сказал он медленно, с нажимом. — Сиди с нами и пей, раз я говорю.
Ирина села на колени к Вэкэреску. Наташа, повернувшись спиной к столу, глядела в ночную тьму сквозь закрытое окно. Каштановые толстые косы свисали почти до самых ее колен.