Он сидел на козлах под палящим солнцем, не чувствуя зноя, забывая, что в фаэтоне дремлет Молох, бог жестокости. Встречающиеся им на пути крестьянки в домотканых рубашках казались завороженными лебедями из давно слышанных сказок. Его охватывала, переворачивая всю душу, глубокая тоска по родному селу. Где-то там, далеко за холмами, скрывались Валурены. Он на секунду закрывал глаза, представляя себе Ольгуцу, работающую на винограднике. Он рисовал себе, как вечером она идет к колодцу, наливает в желоб ведро воды и моет ноги, бросая усталый взгляд на ворота дома Илиеша. Он хранил в душе надежду на то, что когда-нибудь Руга поедет и туда. Но помощнику начальника больше нравилось кружить по ближним селам. Он знал табаководов всех окрестных сел как свои пять пальцев, входил в их дворы, как в собственный дом. При виде его люди менялись в лице, суетились без толку. Никто никогда не мог знать, как поведет себя «шеф». Иногда он бывал добрым и благожелательным, сыпал остротами и шутками, отпускал грубые комплименты женщинам. А иногда ни с того ни с сего метал громы и молнии, сбрасывал со скамеек связки табака и топтал их ногами.
У него не было барских привычек. Работал он как мул — целыми днями без устали ходил по полям, знал, где и кто должен убирать табак, чей табак поспел, а чей нет. Все знал. И упаси бог, если кто-нибудь пытался обмануть его. Без разбора бил старого и малого. Иногда он приходил в ярость просто неизвестно отчего. Однажды он наткнулся на обедающих в поле крестьянок.
— Приятного аппетита, — пожелал он им.
Женщины поблагодарили его, пригласили к столу. Он сел среди них, выдумывая истории одну невероятнее другой. Все смеялись. Руга был в хорошем настроении. Внезапно ему что-то померещилось.
— Ты почему не крестишься после обеда? — нахмурившись, спросил он женщину, которая отложила ложку, и влепил ей подзатыльник.
Это испортило всем обед. Куски застревали в горле. Женщины умолкли, опустив глаза. Старушка с выцветшими от старости глазами, в которых не виднелось ни одной искорки, придирчиво спросила его:
— А вы почему не креститесь?
— Я? — Руга несколько раз чавкнул, словно пережевывая что-то. Илиеш торопливо поднялся с места, пошел к лошадям. Но Руга уже успокоился. — Я? Я не хочу беспокоить господа бога. Он дал мне все, что я хотел. И если попрошу еще чего-нибудь, он разгневается. А вы обязательно должны молиться. В особенности ты, тетушка. Скажи правду, сколько раз ты изменяла своему старику?..
У него с ужасающей быстротой менялось настроение.
Выходки помощника начальника приводили Илиеша в ярость. И мальчик возвращался домой грустный и подавленный.
Он быстро привык к своему новому занятию, хотя тюки были тяжеловаты для его спины, а табачная пыль разъедала кожу. Со временем ко всему привыкаешь. Перевозя табак из одного склада в другой, Илиеш имел возможность ближе видеть тех, кто трудился на фабрике. Девушки, которые издалека казались красавицами с белой и чистой кожей, вблизи выглядели желтыми, позеленевшими.
Фронт приближался. Румынских чиновников охватила паника. Все, что называется, сидели на чемоданах. Работа на фабрике двигалась медленно. Жалованья не платили вовремя. Пришел приказ досрочно приступить к приемке табака. А начальник все не приезжал из Бухареста. Руга, казалось, осатанел. Весь день он проводил на фабрике, а по вечерам устраивал дикие оргии, спаивал любовниц, дебоширил. Часто по ночам Илиеша будили и посылали на вокзал за вином. Онофрей и Вэкэреску тоже не стеснялись — в присутствии паренька раздевали женщин, пьяными голосами приказывали:
— Муцунаке, отвернись к стенке!
Мальчик прятался под одеяло и молчал, делая вид, что спит. Однажды, потеряв терпение, он остался ночевать в конюшне, никому ничего не сказав, свернулся клубочком на охапке соломы возле яслей, накрылся своим домашним армячком. Но его нашли, привели к себе и сильно побили.
— Ты мой подопечный. Твой отец платит деньги за то, чтоб я заботился о тебе, а ты капризничаешь! — вопил Руга, не переставая колотить его. Устав, он вскричал: — Беги, несчастный, если не хочешь, чтобы я тебя убил, — и вытолкнул его в соседнюю комнату.
Через полчаса Руга снова пришел к нему. Илиеш еще всхлипывал. Руга успокоился и впал в состояние глубокой меланхолии. Взгляд был мрачным. Он устало сказал:
— Кончай плакать, Муцунаке! На моем месте и ты не был бы более милостивым. Давай выпьем. Не могу пить один.
Руга сел на стул рядом и налил ему стакан рому. Из злого вихря он превратился просто в пугало. Онофрей и Вэкэреску где-то пропадали. Мальчишке было нелегко смотреть на «шефа». Он глядел в окно, словно ожидал оттуда спасения. А за окном лежала ночь, теплая, мягкая, с мерцающими звездами и стрекотом цикад.