В воскресенье Илиеш отправился в церковь и зажег несколько свечей за упокой ее души. Это, по его мнению, должно было как-то успокоить тень Наташи. Но тающий воск, казалось, горячими каплями падал на его сердце, жег его еще сильнее. Подавленный, он вернулся на фабрику. В его душе что-то надломилось. Чем верить в пустое, лучше совсем не верить.
В комнате Илиеш тоже не мог высидеть, приходил ночевать поздно, когда все уже готовились ко сну.
— От тебя несет девичьим духом, — посмеивался Онофрей.
Он ничего не отвечал, но в груди накапливалась ненависть.
Как-то вечером в комнату Руги вошла закутанная в пеструю шаль старушка. Она появилась, как призрак, не постучав в дверь и не поздоровавшись. Подошла к столу, где трое играли в карты, по очереди посмотрела в лицо каждому и сурово спросила:
— Кто из вас Руга?
Все трое молча поглядели на нее, делая вид, что стараются вспомнить, кто такой тот, кого она ищет. Илиеш в сторонке ваксил туфли Вэкэреску.
— Руга? — задумчиво пробормотал Онофрей. — Зачем тебе Руга?
— Я мать Наташи.
Сапожная щетка выпала из рук Илиеша. Онофрей бросился к старушке, чтобы предложить стул.
— Мать Наташи? Садитесь, пожалуйста.
Но женщина продолжала стоять. Руга барабанил пальцами по столу. На его угловатом лице играла презрительная улыбка.
— Руги здесь нет, — наконец сказал он, повернувшись на стуле. — Нет его, ушел в село.
— Как так нет? — удивился Илиеш.
— Если я говорю нет, значит нет! — отрезал Руга.
Старушка все еще стояла… Шаль с ее плеч сползла до пола. Она поправила ее, из-под шали показались руки.
Илиеш посмотрел на эти почерневшие, сморщенные пальцы с обломанными ногтями, и ему стало жаль ее.
— Пойди в канцелярию, тебе дадут денежную помощь, — посоветовал Руга.
Старушка несколько успокоилась. Голос ее смягчился, стал жалобным.
— Вы знаете, что значит вырастить человека? — спросила она, обращаясь к Онофрею.
— Да, трудно, — пробормотал Онофрей. — У меня тоже есть дети. Сколько я терплю от них…
Повернувшись к ним спиной, Руга продолжал барабанить пальцами по столу. Илиеш знал эту привычку: так он постукивал, когда проигрывал в карты.
«Почему он не хочет сказать старухе правду?» — раздумывал Илиеш. Щетка снова выпала из его рук.
— Он убил мою дочь, — жаловалась старуха.
— Вы пройдите в канцелярию, уже поздно, закроется, — торопил ее Онофрей.
Но старуха не двигалась с места.
Развалившись в кресле, Вэкэреску читал «Вселенную». Читал, а может, только делал вид, что читает. Женщина вытерла глаза концом шали:
— Подавитесь вы вашей помощью!
Пальцы Руги потеряли темп. Илиеш бросил туфлю. Онофрей деликатно стал подталкивать старушку к дверям. Еще немного, и она выйдет. Уйдет и не будет знать, что стояла так близко от того, кого искала. А завтра, может быть даже сегодня, Руга с дружками будут смеяться, вспоминая, как провели ее. Что им до страданий этой женщины? Илиеш поднялся.
— Тетушка, вот это Руга и есть. — Илиеш указал щеткой в его сторону. — Это он, тетушка, он!
Стук по столу внезапно прекратился. Челюсти Руги крепко сомкнулись.
— Да, это я. Чем могу служить?
Вэкэреску отложил газету и привстал. Он подошел к Илиешу. Свет лампочки внезапно стал зеленым, стены заплясали. Наташина мать метнулась в угол. Потом все пропало: Илиеш полетел головой вниз в какую-то пропасть.
Когда Илиеш, лежа в сугробе снега у крыльца, пришел в себя, он увидел над собою мать Наташи и Никиту. Они пытались поднять его. На втором этаже было темно. Кругом ни души.
«Наверное, спят», — подумал Илиеш, снова теряя сознание.
Очнулся Илиеш только на следующий день в доме садовника. Голова оказалась перевязанной полотенцем. Поднять ее было тяжело. Правая рука — в царапинах, на локтях — ссадины. Он старался припомнить, как все произошло, и не мог.
— Дядя Никита, что со мной случилось, где это я так исцарапался?
— А я знаю? Наверное, упал с лестницы. Спи. Онофрей пошел за доктором.
Никита высаживал семена цветов для рассады и даже не глядел в сторону Илиеша. Ну и дьявол же этот Никита! Никогда не забывает про свои цветы. Ум мальчика был словно окутан каким-то туманом. Он делал усилия, чтобы вспомнить хоть что-нибудь.
— Вэкэреску… он меня ударил, — с трудом припомнил Илиеш. — Недаром его прозвали «Тяжелая Рука», как дал один раз…
— Молока хочешь? — спросил Никита.
До молока ли ему теперь? Его тошнило, болела голова. Хотел сказать что-то, но заснул, а через несколько минут снова проснулся и спросил: