С большим трудом рассаду вырастили, и пришло время делить ее по селам, выдавать людям, чтобы они высаживали ее в поле.
Народ соглашался не особенно охотно. Никита мотался из села в село, агитируя крестьян.
— Дорогие мои, знаете ли вы, что значит сидеть в траншеях без табака?! — ораторствовал он. — Спросите ваших мужей, они скажут. Без хлеба еще можно терпеть, но без курева…
Люди были злы и издерганы, а он — плохой оратор. Кроме того, крестьянин в ту пору больше внимал окрику, чем уговорам.
Тут и начались настоящие трудности. Никита потерял покой и сон. Он никогда не думал, что люди, с которыми вместе вырос, ел ту же мамалыгу и говорил на одном языке, не смогут понять его.
Он говорил — белое, они — черное. Он — одно, они — другое. Словно с луны свалились. Или он так бестолков, что не мог сказать убедительного слова? Как будто нет… Ведь жил он среди людей, и никто не считал его глупым. Но попробуй-ка найди общий язык с женщинами, в особенности когда их замордовала война и ты почти единственный мужчина среди них, да и то — ответственное лицо. Быть руководителем фабрики, которую нужно обеспечить сырьем, к тому же если эта фабрика находится у самого фронта, в республике, где до последнего времени господствовала частная собственность, — такого Никита не пожелал бы никому.
Почти ежевечерне поблизости слышалась канонада. Стреляли где-то возле Оргеева. Фронт замер на одном месте.
На юге и севере Молдавии наши войска прошли вперед, переправились через Прут, но здесь задержались. Советская Армия постепенно вгрызалась в прочную оборону врага. Илиеш так привык к разрывам, что почти безошибочно мог определить расстояние до них.
Земля, насыщенная бесценными соками, должна была родить с особой щедростью. Запоздавшая весна бурно наступала, взрывая почки, одевая в зеленое оперение деревья, опережая планы фабрики.
После каждой поездки в районный центр лицо Никиты мрачнело, на нем все больше прибавлялось морщин. Было от чего беспокоиться старому садовнику. Ему помогали районные власти, сельсоветы, комсомольцы и сельский актив. Но даже и с таким подкреплением он был не в силах сломить упорство иных крестьянок, не желающих занять несколько соток табаком. А без этого не выполнишь плана. Хорошо сказал кто-то, что женщина перехитрит и черта. Сопротивлялись именно те, кто имел возможность работать. Другие принимались за дело без споров. Самые языкатые знали, как воспользоваться приобретенной свободой, Они могли вступить в спор со всем селом, хитрили и лукавили. Никита только собирался открыть рот, как они уже опережали его:
— Табак! Был бы хлеб, а без табака можно прожить.
Некоторые выталкивали ему навстречу всех своих детишек, да еще собирали соседских и предлагали:
— Посидите вы с ними, а я пойду на табак.
Или стыдили его, словно он был самым большим их врагом:
— Видели мы таких, как ты, пиявка. Табак ему нужен! Устроился на теплом местечке. С женщинами воюешь — это нетрудно. Пошел бы лучше туда, где наши мужья, понюхал бы пороху!
Он сносил незаслуженные обиды, пытался сохранить хладнокровие, не выходить из себя. Те же самые крестьянки, которые прежде работали, не разгибая спины, почти ничего не получая за свой труд, которые дрожали при одном виде Руги, теперь, когда наконец пришло исполнение их желаний и надежд, стали капризничать, совать палки в колеса. Больше того, еще издеваются и оскорбляют тебя. Да, тяжел и горек хлеб ответственного лица. Только теперь почувствовал Никита, какое это зло — частное хозяйство. Если бы были колхозы! Насколько бы все было разумней. Несчастный Никита дошел до того, что не мог терпеть даже собственной жены.
«Хоть бы взяли меня на фронт!» — часто думал он с отчаянием, сидя в засаде и поджидая какую-нибудь кумушку, которая держала дверь на запоре. Ведь вернется же она домой… Он должен, он обязан попробовать еще раз уговорить ее посадить табак. Но спускалась ночь, а замок оставался запертым. И Никита уходил, не подозревая, что эта кумушка весь день сидела дома, а теперь спокойно спит, улыбаясь во сне, что ловко провела «табачников».
— Вы бываете в Валуренах? — поинтересовался как-то Илиеш, видя, что Никита опять собирается ехать по селам.
— Заезжаю, а что?
— Я оттуда родом.
— А!
— Наша хата недалеко от тока, у самого шляха. Красивая такая, покрыта дранкой и побелена известкой с купоросом. Вы не заметили ее?
— Знаю, как же! — рассеянно ответил Никита, думая совсем о другом.