— Когда кончится война, — сказал Бакуш после короткой паузы, — ты снова вернешься к цветам. Мы поручим тебе весь район — будешь украшать его по своему желанию.
Никита улыбнулся:
— Могу считать, что уже получил задаток?
— Можешь. Вот тебе моя рука.
Никита с силой пожал протянутую руку.
— А еще говоришь, что слабый, — улыбнулся секретарь, дуя на пальцы.
Никита снова улыбнулся:
— Вложил слишком много души.
— Куда теперь, на фабрику? — спросил Бакуш.
— Нет, в Солонены. Слышал, что там произошли какие-то пакости. Знаете, иногда я очень боюсь, что не доживу до конца войны, — внезапно заключил он.
Бакуш похлопал его по плечу:
— Не говори глупостей.
Никита пошел запрягать лошадь, которую перед тем пустил пастись на опушке. Бакуш собрался спускаться к Стокнаю.
— Послушайте, — остановил его Никита. — Я так и не посмел просить, но вы должны помочь мне с материей и сахаром.
— Ничего нельзя сделать, нужно повременить месяц-два.
Бакуш пожал плечами и повернулся, чтобы уйти. Никита еще раз задержал его:
— Послушайте…
— Я запаздываю на собрание.
Никита подошел к нему:
— За слухи о мужьях вы напрасно ругали меня. Не так уж был я виноват. Может, мне тогда не следовало молчать, но…
— Сегодня ты хочешь смыть с себя все грехи, — засмеялся Бакуш. — Не выйдет…
Тучи, словно громадные вороха шерсти, снова затмили солнце. Однако Никита не спешил довериться лошади. Слушал, как копыта ступают в грязь, проламывая подсохшую корочку. Поля лежали грустные, неухоженные. Клочки озимых посевов ярко выделялись своей зеленью и походили на новые заплаты. В поднявшейся пшенице слышалась болтовня перепелки, сплетничавшей о чем-то со своей кумушкой. На дороге, перед повозкой, прыгала синица, топорща перышки цвета маслины.
Никита вдыхал свежий воздух, думая о жизни. Он немного освободился от тяжелых дум и сомнений и чувствовал некоторое облегчение — как земля во время сильного пекла после небольшого дождика. Его радовал вид недавно прополотой кукурузы, а когда попадалась на глаза покинутая делянка, заросшая сорняками, он хмурился. Окидывая глазами долины и холмы, он мысленно уничтожал укоренившийся бурьян, представлял себе эти места другими, хорошо возделанными. Если земля была необработанной, значит, война совсем опустошила дом, которому принадлежит это поле. Значит, там уже давно не поет на заре петух, хозяин по утрам не отбивает сапу, заставляя ее весело звенеть на всю округу, и дым не валит из трубы, так как в ней свили гнездо сова или ворон.
Заметив на поле женщину, он сначала подумал, что она полет. Только когда подъехал ближе, увидел нечто несуразное — женщина срубала табак. С дикой яростью ударяла она сапой по толстым стеблям, давшим уже шесть листков. Это был дивный табак, а она отчаянно ударяла сапой направо и налево, словно уничтожая заклятого врага. Срубленные растения отлетали далеко в разные стороны, как бы опасаясь попасть под удар вторично.
Ошеломленный увиденным, Никита бросил вожжи и кинулся к ней, крича еще издалека:
— Что ты делаешь, сумасшедшая, остановись!
Женщина обернулась к нему, опалила его ненавистным взглядом и устало сказала:
— Подойди-ка поближе.
— Иду, — сказал он.
Никита наспех подготовил в уме речь, надеясь убедить обезумевшую женщину. Чего только не пришлось ему перенести, пока удалось вырастить рассаду, которую она сейчас так безжалостно рубит. Хотел рассказать, как закладывал парники, когда земля еще не оттаяла, а сама она, эта крестьянка, грелась где-то на печке. Рассказать, как руки сводила судорога от усталости. И как рабочие вставали до рассвета, рассыпали навоз, чтобы удобрить землю, дать тепло, без которого рассада погибла бы. Как люди, дрожа от холода, плели рогожи, чтобы согреть рассаду. Как ее поливали и пололи. Как ее рассаживали и ухаживали за ней, словно за ребенком. И лишь потом увидели такой, какой она стала сейчас, когда доверили крестьянкам высадить ее в поле. Еще хотел Никита рассказать ей о войне и о своей племяннице Наташе. Он чувствовал постоянную потребность рассказывать о девушке с двухцветными глазами. Еще хотел сказать, что зарождается замечательное новое, а всякие роды тяжелы и болезненны. И она — ведь она мать — должна понять его и помочь. Никогда еще он не готовил такой обоснованной и убедительной речи. Он спешил к ней со словами: