— Вот вернулась и я, Илиеш!
— Хорошо сделала, крестная.
— Ты вырос, Илиеш, — глотая слезы, добавила она.
Позже он заметил, что улыбка, постоянно освещавшая ее лицо, стала совсем другой. Под глазами собралась сетка морщин, которые лучами тянулись к вискам.
Они пошли в парк, туда, где несколько часов назад он сидел в одиночестве.
Трава казалась сырой от вечерней прохлады. Лимпиада села у подножия карликовой яблони, которая распростерла свои ветви над самой землей. Пахло свежескошенным сеном. Над ними, вырываясь из окон клуба, неслась стая чудесных звуков. Лимпиада хотела сказать что-то, но вместо этого, чуть вытянув шею, склонила голову к плечу и долго напряженно вслушивалась.
— Это играет наш директор, — похвастался Илиеш.
Она не ответила. Ее тяжелые веки, как две ставни, прикрыли глаза. Она будто уснула. Трепещущая в воздухе мелодия была горька, как напиток из корней лопуха или полыни. На лицо Лимпиады легла тень старости. Илиеш с удивлением глядел на нее. На миг ему почудилось, что это не она — какая-то высохшая, с глубокими складками в уголках губ.
— Крестная! — застенчиво позвал он.
— Слушай, Илиеш, — посоветовала она, кивнув головой в сторону клуба. И тут мелодия оживилась, приобрела танцевальный ритм. Скорбные тени постепенно растаяли на лице Лимпиады. Теперь Илиеш снова увидел прежнюю крестную.
— Не тоскуешь по дому, Илиеш?
— Еще как!
— И я тосковала. А вот приехала и не нахожу себе места. Мать пишет тебе?
— Писала, но с той поры, как тут установился фронт…
— А-а. А я и забыла. — Она сделала паузу, вдохнула свежий воздух. — Живем, значит, Илиеш?
— Живем.
— И то хорошо. Другие, бедняги…
Стеснение, которое вначале напало на них, постепенно улетучивалось. Они стали рассказывать друг другу все пережитое и виденное за эти годы.
Она уезжала далеко, в глубину России, работала в колхозе за Волгой.
— Теперь мы организуем колхоз у нас… От Волги до наших мест все разрушено, сожжено.
Стемнело. В темноте легче было выкладывать все, что у тебя на сердце…
— Крестная, — спросил, Илиеш, — ты знаешь, что Ион калека?
— Знаю, — ответила она, думая о чем-то другом. — Плохие вести быстро летят. Я узнала это еще до того, как вошла в хату.
— Дедушка отрезал ему ногу.
— Знаю, — произнесла она. Голос у нее дрожал.
Илиеш попытался увидеть ее глаза: плачет она или нет. Но она отвернулась, сделав вид, что смотрит в темноту.
И тут на какую-то минуту Илиеш превратился из ребенка в мужчину, прошедшего немалые испытания. Крестная предстала перед ним вдруг в облике страдающей матери, которая изливает ему свое горе. Он почувствовал, что должен что-то сказать ей, утешить. Сейчас она была слабей его, и ее слезы переворачивали всю его душу… Она пришла издалека, не жалея разбитых ног, чтобы увидеть его, Илиеша, узнать, что с ним. А ведь он о ней почти не думал и теперь не мог найти слов утешения. Хотелось положить ей руку на плечо, но он не осмелился. Умиленный, полный любви к ней, он взял ее руку и прижал к своему лицу. У нее были жесткие, твердые ладони.
Из клуба неслась горячая, ласкающая мелодия. В траве гудел шмель. На горизонте полыхали зарницы. Из-за олишканского леса поднималась большая и ленивая туча. Было слышно, как повар Миша мыл на кухне посуду.
— Я не плачу, — после паузы сказала Лимпиада. — Гляжу на звезды, давно их не видела.
На другой день они распрощались с фабрикой и вернулись в Валурены, куда звали их родной очаг и родная земля.
Но еще не раз призраки прошлого преследовали Илиеша, приходя ночами и тревожа его.
Село — деревня моего детства, — чем ты согрешило, что враги так изуродовали твой облик! Разве не довольно тебе бед, что ты перенесло со дня твоего зарождения? Почему же война разрушила и те несколько хатенок, которые оставались? Кому ты не понравилось, село? И как нашла тебя война в твоем тайнике среди холмов? Ведь ты даже не было отмечено на карте, село!