— Чего сидишь здесь? — спросил низенький, погасив фонарик, чтобы не светить зря.
Она узнала в нем знакомого паренька с нижней окраины села.
— Так, отдыхаю немножко.
— Может, тебе плохо?
— Нет.
— Тогда пошли домой. Вот, веду тебе гостя. Я застал его спящим на столе в сельсовете.
Лимпиада растерялась. Позади паренька стоял инструктор райкома партии.
— Уборщица ушла и не вернулась, да мне и не привыкать спать на столах. — Он говорил, словно извиняясь.
Паренек объяснил:
— Я подумал, куда его отвести: у того много детей, тот болен… всех перебрал, пока дошел до вас. Позавчера я тоже послал к вам двух девушек, которые приехали с дезкамерой…
— Я не решилась вам предложить, — обратилась она к инструктору. — Только недавно вернулась из эвакуации, и многого еще нет. Поэтому…
— Ничего, ничего, — успокоил ее инструктор.
— Того, что приехал на прошлой неделе из военкомата, Тимофте Русу привел к вам, — продолжал паренек. — Мы вместе были у колодца, когда подошел он и попросил принять его на ночь. У нас же в тот вечер ночевал один из района, который по кооперативным делам. А у Тимофте знаешь какая мать… И он привел его к вам.
Паренек был на седьмом небе оттого, что сделал доброе дело: оказал честь тетке Лимпиаде, приведя к ней гостя и устроив его на ночлег. К тому же ему представился случай похвастаться фонариком, который дал ему один солдат.
Лимпиада улыбнулась, сон прошел. Она уже не такая усталая, как несколько минут назад. Не забывают о ней люди — значит, все хорошо.
…Загорланили предрассветные петухи. Давно окончились посиделки в школе. Улицы пустынны. Опустился густой туман. С мокрых ветвей падали на землю капли воды, деревья словно плакали. Блузка Ольгуцы промокла, ноги замерзли. Она дрожала. Нужно было давно идти домой, но ей хотелось услышать одно слово от Илиеша. Слово, которое сразу бы согрело ее, осветило бы ее душу, заставило бы ее петь от радости. Но он молчал, будто онемел.
— Илиеш, ты уезжаешь завтра? — спросила девушка.
— Приехали забрать меня, — недовольно ответил он.
И снова умолк. Ему нечего было сказать. После глупых шуток Григория уже не хотелось откровенничать. Лучше бы ему раньше уйти. А то какая-то неловкость сковывает. Раньше он так ждал этого мгновения, чтобы остаться с ней наедине. А теперь пожалуйста, молчит как пень.
— Там, на фабрике, ты провожал кого-нибудь? — выпытывала она.
— Нет.
— Почему? Не было девушек или…
— Не было?
Весь свет знает, что на табачной фабрике работают только девушки!
— Так, говоришь, не было? — настаивала она.
— Слишком много было.
— Ну и?..
— Они были старше меня.
— Значит, если б они были твоими ровесницами, то…
— Что?
— Ничего. Сам знаешь, что я хочу сказать.
— Не знаю и знать не хочу.
— Ах, значит, так?
— Так.
— Спасибо за комплимент.
— Какой комплимент?
— Так говорится. Счастливого пути, товарищ Браду. — И иронически поклонившись, она быстро-быстро пошла вверх по тропинке.
Последние слова Ольгуца нарочно подчеркнула, чтобы он знал — все кончено, они расстаются навсегда. Илиеш теперь для нее чужой человек — товарищ Браду.
Илиеш остался как вкопанный посреди дороги. Что ж это такое? Из-за чего? Ведь он же готовился сказать ей такие сокровенные слова. Нужно только преодолеть это проклятое косноязычие. И вот…
Босые ноги Ольгуцы шумно шлепали по мокрой земле. Кусты лопуха под заборами кланялись ей вслед, стряхивая с себя воду.
Илиеш бросился за уходившей Ольгуцей. Невозможно же так расстаться! Это глупо. Надо догнать ее, помириться. Страх, что она сейчас уйдет, прибавил сил. Он не чувствовал крутизны, летел в гору как ветер.
— Ольгуца, остановись, Ольгуца! — крикнул он.
«Ольгуца!» — глухо ответили холмы. А девушка не останавливалась, бежала. Тропинка слегка поблескивала в темноте. Ноги Илиеша скользили. Хорошо бы обуться, но его старые туфли очень истрепались, а новые, привезенные матерью, остались у Евлампии. Теперь он похвастался бы ими. Илиеш, впиваясь пальцами ног в скользкую землю, побежал быстрее. Расстояние между ним и Ольгуцей сокращалось. Он уже слышал, как она дышит. Осталось пять шагов, четыре, два. Наконец он схватил ее за руку.
— Ага, поймал!
— Отпусти.
— Отпущу, но постоим немного.
Ольгуца сделала слабое усилие вырвать руку.
— Мне задаст отец, уже поздно.
— Не имеет права.