Из мглы возникало существо: человек — не человек, чучело — не чучело. А, это сторож в вывернутой шубе нараспашку. Хриплым со сна голосом он пробормотал:
— Давай, давай проваливай. Нечего среди ночи глазеть на витрину…
Илиеш молча зашагал, не захотел портить себе настроение ссорой. А то и он не остался бы в долгу.
У редких прохожих, которые давали противоречивые советы, он все же узнал, как пройти туда, где жила мать.
И вот он перед пятиэтажным домом на просторном бульваре. Нашел, что искал. Это было уже перед рассветом. Осторожно ступая, поднялся на третий этаж, позвонил с неожиданной для самого себя робостью. В такую пору сон слаще меда, тот, кто будит человека, рискует вызвать неприязнь разбуженного. А звонок прорезал тишину с пронзительностью пожарной сирены. Несколько минут Илиеш ждал. Никакого результата, ни звука из-за двери. Он позвонил еще раз, подольше. За дверью послышались шаги, потом дверь резко скрипнула, на пороге показалась Ангелина. Сонная, в ночной рубашке, с взлохмаченными волосами.
— Тише, всех переполошишь. — Она поцеловала его в склоненную голову. — Чего так поздно? — продолжала она. — Я ждала-ждала, думала — уже не приедешь. Только задремала немного — и ты.
— Ждал, когда пойдут троллейбусы, — соврал он и тут же пожалел. Ведь он вернулся с мыслью начать новую жизнь, без вранья, без лицемерия, без ссор.
Она обняла его за плечи, он почувствовал ее поцелуй где-то за ухом.
— Неужели это ты, Илиеш?!
— А то кто ж? Я.
— Не верится.
— Я и есть.
На щеке Ангелины блеснула влажная бороздка. Она смахнула слезу, как муху.
— Ты голодный? Или прямо спать ляжешь?
— Стакан бы чаю.
— Идем на кухню. Дануц ждал-ждал тебя, пока не уснул.
— Вырос большой, наверно?
— В школу ходит. Хочешь, разбужу?
— Пусть спит.
Илиеш на ходу бросил взгляд в зеркало, которое висело в простенке меж дверей в коридоре, и на него глянул худой, желтый призрак с острыми черными глазами в провалах глазниц. Илиеш испуганно перевел взгляд на материн затылок, у нее была мальчишечья прическа. В полутьме зеркала любят пугать людей.
— Знаешь, не надо чаю. Покажи, где можно умыться, ляжем спать.
Мать потушила зажженную спичку, с досадой сказала:
— Вечно ты не знаешь, чего хочешь.
— Такой уж уродился.
— Может, стаканчик вина?
Илиеш примирительно улыбнулся.
Ангелина поставила на стол тарелки с румяными котлетами, с печеными перцами, салатом из баклажанов. Потом достала из буфета бутылку сухого вина, вытерла ее полотенцем, с помощью вилки стала неумело ковырять пробку, проговорила:
— Где-то была такая штучка для открывания, да куда-то запропала.
Илиеш достал из кармана нож со штопором, взял у матери бутылку:
— А ну-ка, может, меня послушается.
Он уловил в глазах матери испуг.
— Часто употребляешь, видно, раз приспособление носишь в кармане.
— Как когда. Тебе тоже налить?
— Наливай себе, я не пью.
— Мама, — голос у него дрогнул, — сколько лет мы не виделись?
Она всерьез стала считать, загибая пальцы:
— Восемь, девять…
— Одиннадцать, — уточнил он. — Одиннадцать. И ты хочешь, чтобы теперь я пил в одиночку!
Она поспешно нашла стакан, протянула, чтобы налил. На миг их взгляды встретились. Как ни короток был этот миг, он успел прочитать в ее глазах досаду: «Зря позвала домой, спокойней на душе, когда он подальше от меня». В его глазах она ничего не уловила, кроме болезненной усталости.
— Вещи где оставил? — переменила она разговор.