— С тобой что-то происходит, Брадуле?
— Все в порядке, — попытался улыбнуться Илиеш.
Но ефрейтора не проведешь.
— Осунулся ты. Имей в виду — я нефтяник, вижу в глубину на километры.
— Ну, а если видишь, то чего спрашиваешь?
— Что-то есть.
— Есть, не скрою.
— Подыскала себе другого?
— Что я могу сказать?
— Скажи — легче будет.
Илиеш протянул ему Ольгуцыно письмо.
— Все ясно, — серьезно сказал ефрейтор. — Таковы женщины.
Джафар был старше, Илиеш ему верил: все же человек с опытом.
— Если бы отпуск… — надеясь на его помощь, начал было Илиеш.
Однако мысли Джафара пошли по другому руслу, он стал его утешать, говорить о мужском достоинстве, о солдатском долге. А уставы Илиеш знал не хуже Джафара, поэтому слушал вполуха.
— Да что она у тебя, со звездой во лбу, что ли! — воскликнул Джафар, видя бесплодность беседы. — Плюнь, найдешь другую. Еще лучше.
«Глупец, — думал Илиеш, — разве звезда сравнится с улыбкой Ольгуцы? Да разве звезды могут так задевать душу, как ее взгляд? Не в обиду звездам будь сказано — не им соперничать с ее глазами».
А в ответном письме послал ядовитое свадебное поздравление.
…Спустя два года, когда Илиеш приехал в отпуск, на вокзале ждала его — она. Как видно, плохим оракулом оказался Джафар. Илиешу показалось, что Ольгуца стала еще красивей. Она уже ничем не напоминала ту озорную девчонку, которая сама назначала место и время встреч, — теперь она была величаво-спокойна, движения плавные, разговор неторопливый. А какая коса! Толстый черный жгут волос сбегал по спине из-под белого треугольника косынки, украшенной зубчатым кружевом. Ее зеленые глаза, как два озера, глядели из зарослей ресниц. Подошла к нему, протянула руку, обволокла взглядом, словно сетью накрыла, улыбнулась виновато. Он удивился:
— Откуда узнала, что приезжаю?
— Земля слухом полнится.
Сняла с его плеча вещмешок, перекинула через свое плечо и зашагала по тропинке, ведущей в Валурены, не спросив, хочет он идти с ней или нет. Шагая следом, как во сне, видел он ее длинные загорелые ноги с крепкими икрами, по которым хлестала высокая трава. Просто не верилось, что все это наяву! Ведь сколько раз за эти годы он воображал встречу с ней… Она приходила к нему чуть ли не наяву, даже в те запретные часы, когда он стоял на часах. Теперь он растерянно плелся за ней, не зная, что сказать. Прошлое ушло в такую призрачную даль, что уже не могло влиять на сегодняшнюю реальность. Что-то в их прежних отношениях устарело, отмерло, и он мучительно искал слово, которое помогло бы им вновь сблизиться.
Еще ему было неловко из-за того, что выглядел неприглядно в своей помятой форме, что от него, должно быть, несло запахом пота и сапожной мази. Этот запах мог убить любое чувство. Уж очень резкий контраст — он в помятом обмундировании, неделю проведший в душном вагоне и не видавший за это время бани, а рядом она — в светленьком аккуратном платьице, облегающем ее фигуру, в белой косыночке, из-под которой сбегает толстая литая коса. Просто даже страшно к ней прикоснуться.
— Ну как, хорошая в этом году пшеница? — спросил он, чтобы не молчать, чтобы унять внутреннюю дрожь.
— Хорошая.
Узенькая тропинка внезапно раздвоилась. Илиеш проследил взглядом ту, что сбегала вниз, к речке Смолите, и терялась в зарослях лещины. За холмом остались вокзал и железная дорога. Летнее солнце клонилось к закату. Вдалеке по шоссе двигались повозки, нагруженные снопами. На сжатом поле ровным строем, словно шеренга солдат, стояли скирды.
— Вы уже вывезли снопы? — спросил Илиеш.
— Мы? Мы и молотить заканчиваем.
Вещмешок соскользнул с ее плеча в траву, она, как бы оправдываясь, пояснила:
— Плечо режет. Давай передохнем.
— Я понесу. — Солдат старался сохранить установившееся само собой расстояние между ними.
Глаза Ольгуцы распахнулись, взгляд выражал недоумение. Лукавые чертики наставили свои рожки, готовые бодаться, но пожалели солдата, утихомирились.
Трава в кустарнике была высокая, не густая. В воздухе мельтешили сиреневые бабочки. Проскользнула у их ног зеленая ящерица. Дурачились никем не обузданные стрекозы, которых в селе называли поповскими лошадками.
На пальце Ольгуцы блеснуло колечко. Забытый заготовитель вдруг ожил в памяти Илиеша.
— Кольцо? — Голос был неожиданно груб; Илиеш брезгливо коснулся пальцем колечка.
Глаза Ольгуцы загорелись радостью — ей давно хотелось, чтобы он заметил.
— Цыган сделал из старинного русского пятака. Хочешь? Могу подарить.